На комоде в углу, возле кровати, обнаружилась целая коллекция фарфоровых фигурок. Интересно, подумала Эбигейл, как им удалось остаться нетронутыми столько лет? Рядом с фигурками, лицевой стороной вниз, лежала пустая рамочка.
– А ты что-нибудь здесь чувствуешь? – шепотом спросил, подойдя к ней сзади, Лоренс.
– Чувствую, что все это полная чушь, – ответила журналистка.
Они повернулись и увидели, как Джун подходит к эркерному окну, в котором, на удивление, недоставало только одной стеклянной панели. В нише притаился развалившийся диван.
– Она часто сидела здесь, – тихо, ни к кому не обращаясь, пробормотала миссис Тозер, – смотрела в окно, на мир без нее. – Внезапно она сползла по стене на пол, опустила голову на колени, а потом поднялась и приняла позу ребенка.
– Господи… – прошептала Эбигейл.
Эммет подошел к ним с Лоренсом.
– Вы действительно ничего не знаете об этой комнате? О ее истории? Ничего-ничего? – начал он расспрашивать профессора. – Помочь могла бы даже мельчайшая деталь.
Кендал покачал головой.
– Извините, но… Я много знаю об Абандоне, но есть и белые пятна.
– Почему бы вам двоим не пройти дальше и не выключить фонари? Я собираюсь здесь поснимать, – попросил их Тозер.
Они выключили фонари, и комната погрузилась в темноту. Эммет сделался неслышной тенью – только половицы поскрипывали у него под ногами – и тишину нарушали лишь щелчки камеры да глубокое, ритмичное дыхание Джун, неподвижно стоявшей на коленях у эркерного окна. Глаза Эбигейл только начали привыкать к темноте, когда фотограф закончил съемку.
– Хочу поскорее проявить пленку, – прошептал он. – Думаю, кое-что здесь есть.
– Какой камерой вы пользуетесь? – спросила Фостер. – Мне для статьи нужна вся техническая информация.
– У меня «Минолта Икс-семьсот». У старых моделей есть одно-единственное преимущество – отсутствие электроники, которая влияет на пленку. Большинство более новых камер даже не фиксируют инфракрасное излучение из-за его особой чувствительности.
– А что такое инфракрасное излучение? Оно воспринимается как тепло и холод, так?
– Нет. Инфракрасное лежит за пределами видимого спектра, так что наши глаза его не видят.
– Она слышит церковный колокол, – прошептала Джун. – Она видит их всех, видит, как они проходят мимо, но не выходит из комнаты.
– Какие-нибудь особенные объективы? – продолжила расспрашивать ее мужа журналистка.
– Этот – два-восемь-семь-ноль. Иногда, в зависимости от условий, пользуюсь пятидесятимиллиметровым. Вот, посмотри. – Тозер снял с шеи и передал Эбигейл фотоаппарат, и она заглянула левым глазом в видоискатель.
– Ничего не вижу.
– Лоренс, включите фонарик, – попросил ее собеседник.
Вспыхнул свет.
– Ух ты, все красное! – воскликнула девушка.
– Да, здесь стоит фильтр номер двадцать пять.
Джун вдруг поднялась, прошла к открытому гардеробу и начала ощупывать одно из вечерних платьев. Лицо ее выражало то особое напряжение, которое бывает у людей, впавших в транс. Воспользовавшись моментом, Эбигейл переместилась к эркерному окну и посмотрела вниз, на улицу, через старое стекло.
А потом она подняла камеру Эммета, заглянула в видоискатель и позвала своего отца:
– Лоренс, можешь немного посветить?
Тот подошел, встал рядом, направил фонарь на салун, стоящий на другой стороне улицы, и повернулся к Эммету.
– Знаете, хочу перед вами извиниться. За те шуточки насчет Абандона и летающей тарелки пришельцев.
– Ничего страшного, – улыбнулся Тозер.
– Нет, я вел себя по-свински. Позвольте поделиться с вами моей теорией насчет того, что здесь случилось.
– Вы точно этого хотите?
– Да. Если б я опубликовал это, в академии меня на смех подняли бы.
Там, где проходил луч света, ночь сделалась темно-красной, и Эбигейл вдруг поняла, что обязательно напишет об этом моменте, о том, что почувствовала, когда посмотрела в видоискатель через фильтр номер двадцать пять с надеждой обнаружить в этом море красного потерянных духов. Может быть, Эммет, делая снимки, только притворялся, что ищет духов, но кто помешает ей немножко приукрасить? Представить всю его странную профессию сексуальной и эксцентричной… А ведь действительно может получиться что-то феноменальное!
– Но, принимая во внимание то, как город исчез – как все вдруг бросили свои дома, не оставив никаких свидетельств о случившемся, ни костей, ни… – рассказывал у девушки за спиной ее отец.
Что-то вышло из салуна и побежало по улице. Она опустила камеру.
– …я пришел к выводу, что…
– Лоренс, ты это видел? – Эбигейл обернулась.
– Что?
К ней подошел Эммет.
– Что такое?
– Из салона что-то вышло и побежало по улице, – рассказала журналистка.
– Возможно, олень, – подал голос Скотт. Все это время он стоял у двери, прислонившись к стене и молча за всем наблюдая. – Здесь столько зверья…
– На оленя не похоже – оно двигалось иначе, – возразила журналистка.
– Как двигалось? – уточнил проводник.
– Как человек. Лоренс, ты разве не видел? Оно прошло точно через то место, куда ты светил.
– Нет, я ничего не видел.
Эбигейл вернула Эммету камеру, пересекла комнату, вышла через открытую дверь в коридор и быстро зашагала туда, где еще совсем недавно была лестница.
– Эй! – крикнула она вниз, в темный вестибюль.
Джеррод погасил свой фонарь. Журналистка включила свой и направила свет через обломки лестницы к регистрационной стойке, где проводник стоял еще несколько минут назад.
– Вы что-нибудь там видели? – спросила она его.
Ее вопрос ушел в тишину.
Эбигейл посветила в сторону одной арки, потом другой.
– Джеррод?
По коридору к ней проскользнула тень.
– Скотт? – обернулась Фостер.
– Да.
– Джеррод ушел.
Сойер встал рядом, включил фонарик и поводил лучом по вестибюлю.
– Джеррод! – позвал он, после чего немного подождал и, сложив ладони рупором, крикнул еще раз: – Джеррод! Ты где?
Из номера вышли все остальные.
– Что случилось? – спросила, подходя, Джун.
– Джеррод пропал, – объяснила журналистка.
Теперь уже все пятеро смотрели вниз и прислушивались.
– Думаешь, что-то случилось? – спросил Лоренс.
Скотт опустился на колени, расстегнул рюкзак и достал моток веревки.
