Я спрошу Чэня, что тут можно сделать.
Она выключила телефон, ничего не написав. Она вынудила Андреаса нарушить свое обещание и отреагировать текстом на ее текст; это доставило ей удовлетворение. Доставило не столько на детский, сколько на взрослый лад: она почувствовала себя не лишенной власти. Не кристально чистой, конечно, не безгрешной, но безгрешность – это из области детства. В деловой части города, в редакции, за своим рабочим столом Лейла, хотя уже за полночь, сидит одна, работает над статьей, изживая некую личную невзгоду; Лейла – взрослая. Ее твердость заставила Пип увидеть Андреаса в новом свете – как мужчину-ребенка, обуянного желанием раскрывать секреты. Она поморщилась, вспомнив его руку у себя в трусах. Она видела – или думала, что видит: взрослые стискивают зубы и держат свои секреты при себе. Ее мать – ребенок во многих отношениях, несмотря на седину, – по меньшей мере в этом одном ведет себя по-взрослому. Хранит свои тайны и платит за это. Пип представила себе, что продолжает работать в “Денвер индепендент”, зная то, что знает, сделав то, что сделала, и не признаваясь. Руководствуясь словами Лейлы: давайте лучше не будем об этом.
Это новое ощущение взрослости сохранялось у нее и в последующие дни. Лейла тем временем еще раз слетала в Вашингтон за подтверждениями, вернулась торжествующая, но в еще большей тревоге (один из ее источников проронил фразу: “Вы, может быть, не одна”), и еще раз засела за работу на всю ночь, чтобы дописать черновой вариант. Утром в четверг текст передали юристу. Пип и сама спала очень мало; под заголовком публикации должно было стоять и ее имя как представившей дополнительные данные. У нее не было и минуты, чтобы подумать об Андреасе или о том, удалена ли шпионская программа; она проверяла факты как сумасшедшая. Напряженное ожидание, царившее в редакции, казалось глупым и вместе с тем было волнующим. Глупым потому, что все это было лишь игрой, не имеющей отношения к общественной пользе (какая разница – опередят они на час или на день “Вашингтон пост” или не опередят?), но волнующим так же, как, вероятно, волновало участников проекта “Манхэттен” предстоящее ядерное испытание; информационная бомба, готовившаяся не один месяц, наконец должна была взорваться.
Утром в пятницу, когда она все еще проверяла менее существенные факты, сюжет был опубликован:
КРАЖА ТЕРМОЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ В НЬЮ-МЕКСИКО ПРЕДОТВРАЩЕНА БЛАГОДАРЯ СЛУЧАЙНОСТИ
Пропавший виновник связан с мексиканским картелем и со злоупотреблением наркотиками на авиабазе Кертленда; тревога первоначально была поднята на военном заводе в Техасе
Лейла слегла с температурой, но надеялась прийти в себя к тому времени, когда надо будет давать интервью Национальному общественному радио и кабельным телеканалам. Сотрудники “Денвер индепендент”, работавшие в социальных сетях, трудились в поте лица на своих боевых постах, и телефоны звонили чаще обычного, но в остальном взрыв информационной бомбы мало повлиял на редакционную жизнь. Другие репортеры занимались своими сюжетами, а Том уже час с лишним сидел, закрывшись у себя в кабинете. Ударная волна, проникающая радиация – все это было в киберпространстве.
Пип говорила по телефону с менеджером закусочной “Соник”, пытаясь добраться до Филлиши Бабкок, чья история о термоядерном сексе заняла в публикации один абзац; и тут к ее столу подошел Кен Уормболд – менеджер по информационным технологиям. Он подождал, пока она записала, когда у Филлиши начнется и закончится смена, а затем сказал, что Том хочет ее видеть. Она встала из-за стола неохотно. Проверка фактов давала пищу ее нынешнему навязчивому стремлению к чистоте, к опрятности. Ее страшно нервировало, что статья уже вышла, а не все мелочи еще проверены.
Том сидел за столом, поставив на него локти и прижав к губам костяшки сплетенных пальцев. Пальцы были стиснуты до белизны в суставах.
– Закройте дверь, – сказал он.
Она закрыла ее и села.
– Кто вас сюда послал?
– Прямо сейчас?
– Нет. В Денвер. Я и так знаю ответ, поэтому запираться нет смысла.
Она открыла рот и закрыла. Она была до того погружена в работу, что не задалась вопросом, почему Том так надолго уединился с Кеном Уормболдом.
– Разумеется, я озабочен и огорчен, – проговорил он, не глядя на нее. – Но не из-за вас. На вас я не сержусь. Я вам очень симпатизирую и не думаю, что это ваша вина. Поэтому просто скажите то, что должны сказать.
Она попыталась что-то вымолвить. Сглотнула. Попыталась снова.
– Я хотела вам признаться. В субботу. Жалею, что не стала.
– Так говорите сейчас.
– Мне не хочется.
– Почему?
– Вы меня возненавидите. И Лейла возненавидит.
Он взял и кинул ей через стол несколько скрепленных страниц.
– Это отчет Кена о нашей редакционной сети. У нас тут великолепный контроль за компьютерной безопасностью. Мы защищены от всех шпионских программ, известных людям. Но эта программа из числа неизвестных людям. Совершенно незнакомая сигнатура. Кену пришлось повозиться, но в итоге он справился.
У Пип что-то не то делалось со зрением. Текст на странице был одним сплошным пятном.
– Вы знали об этой программе? – спросил Том.
– Я не была уверена. Но тревожилась. Я открыла приложение, которого не должна была открывать.
Он кинул ей еще один документ.
– А об этом что скажете? Это отчет о моем домашнем компьютере. Вы открывали дома какие-нибудь подозрительные приложения?
– Было одно…
Он стукнул рукой по столу.
– Назовите имя!
– Мне не хочется, – проскулила она.
– Мой домашний жесткий диск две недели прочесывался вдоль и поперек. Наша редакционная сеть стала открытой книгой через три дня после того, как мы взяли вас на работу. И кто принес мне сюжет, который я только что опубликовал? От кого я получил эти фотографии с Фейсбука? Как зовут организатора утечек, у которого эти фотографии, как мы теперь знаем, были еще прошлым летом?
– Не знаю.
– Произнесите, ну же!
Она расплакалась.
– Простите меня! Мне так стыдно!
Том толкнул к ней пакетик с бумажными носовыми платками и, скрестив руки, ждал, пока ее слезы не иссякнут.
– Я вам солгала, – шмыгая носом, сказала она. – Я полгода прожила в Боливии. Проект “Солнечный свет”. Там получила фотоснимки с Фейсбука. От него. Я солгала вам об этом. Я обо всем солгала, мне очень жаль. Я знаю, какой вред причинила.
– Знаете?
– Да! Все наши конфиденциальные источники, все базы данных и прочее. Я знаю. Понимаю. Мне очень жаль.
Взгляд Тома был сосредоточен не на ней, а на ком-то незримом.
– Я познакомилась в Окленде с одной немкой, – сказала Пип. – Она хотела, чтобы я поехала в Боливию. Сказала, Проект сможет помочь мне найти отца. И я туда поехала, и он…
