Во время их последующих встреч за кофе она рассказала ему про свой студенческий болезненный страх перед ядерным оружием, про свое желание делать что-то хорошее и поделилась опасением, что пользы от их группы может оказаться так же мало, как от “Возобновляемых решений”. Стивен, в свою очередь, поведал ей, как влюбился в однокурсницу, как они поженились и до тридцати лет жили в приютах Движения католических рабочих, соблюдая обет бедности, всё по Дороти Дэй
[6]
, католическая вера и радикальная политика, но теперь их пути разошлись: жена делается все более религиозной и отходит от политики, а Стивен наоборот, жена открыла банковский счет и начала работать в пансионате для инвалидов, а Стивен посвящает все свое время движению протеста и живет без денег. Хотя он утратил веру и ушел из церкви, годы в Движении католических рабочих наделили его почти женской эмоциональной непосредственностью, волнующим стремлением пробиться к сути вещей – Пип никогда прежде не встречала подобного в мужчине, тем более в таком закаленном, видавшем виды. В приливе откровенности она рассказала ему еще кое-что о себе, пожаловалась, что ей очень тяжело выкраивать деньги на жилье, которое она делит с бывшими однокурсницами, и Стивен слушал так сочувственно, что, когда вскоре после гибели Эдуардо он предложил ей поселиться в освободившейся комнате и жить там бесплатно, Пип восприняла это, помимо прочего, как свой шанс на близкие отношения с ним.
Но когда она пришла осмотреть дом и показать себя его жителям, выяснилось, что Стивен с женой не совсем уж далеко разошлись и по-прежнему делят супружеское ложе. К тому же Стивена в тот вечер вообще не было дома – не чуял ли он, что эта кровать изрядно обескуражит Пип? У нее появилось чувство, что он ввел ее в заблуждение насчет своего брака. Но зачем он это сделал? Не дает ли это оснований все же на что-то надеяться? Жену Стивена звали Мари, она была румяная блондинка под сорок. Она-то и беседовала с Пип; Дрейфус, загадочный, как сфинкс, сидел в углу, Рамон оплакивал брата. И то ли Мари по самонадеянности не увидела в Пип соперницу, то ли ее католическое милосердие было столь искренним, что денежные трудности Пип вызвали ее подлинное сочувствие, – так или иначе, Мари проявила к ней материнскую доброту, которая и тогда, и позже была укором для Пип, изнывавшей от ревности.
Не будь этой ревности и жути, которую порой наводил Дрейфус (правда, жуть компенсировалась удовольствием наблюдать за работой его ума), Пип была бы вполне счастлива в этом доме. Здесь она получила убедительное доказательство того, что она чего-то стоит: она заботилась о Рамоне. Вскоре после переезда она узнала, что Стивен и Мари официально усыновили Рамона за год до смерти его брата, чтобы Эдуардо мог жить своей жизнью. Рамон был всего на год-другой моложе Стивена и Мари, но считался их сыном – это показалось бы Пип полнейшей дикостью, если бы она сама очень скоро его не полюбила. Занимаясь с Рамоном, пополняя его “слувар-рный запас”, осваивая простенькие видеоигры, в которые он был способен играть (на деньги, которых у нее вообще-то не было, она купила в дом в качестве рождественского подарка игровую приставку), готовя ему сильно промасленный попкорн и пересматривая с ним его любимые мультики, Пип осознала привлекательность христианской любви. Она, может быть, и в церковь попробовала бы ходить, если бы Стивен не отверг церковь за мздоимство, за преступления против женщин и против планеты. Через дверь его супружеской спальни она однажды услышала, как Мари, крича, предъявляет Стивену его любовь к Рамону как аргумент: мол, он позволил своему мозгу отравить сердце, восстал против Писания, а в сердце-то Слово по-прежнему живет, пример Христа действует, иначе разве он любил бы приемного сына так нежно?
Даже не ходя в церковь, Пип одного за другим теряла друзей по колледжу: слишком часто на приглашения потусоваться отвечала эсэмэс-отказами, потому что обещала поиграть с Рамоном или сходить с ним в дешевый магазин за кроссовками. Это мешало планировать встречи, но главное, подозревала Пип, заключалось в том, что друзья уже начали списывать ее со счетов как девицу с придурью, живущую в странной компании сквоттеров. Друзей оставалось всего трое, с ними она могла посидеть субботним вечером в баре и переписывалась в другие дни, но личную информацию она от них тщательно скрывала: ведь она правда была с придурью и правда жила со сквоттерами. В отличие от Стивена и Мари, выросших в хороших католических семьях среднего достатка, Пип, перебравшись на Тридцать третью улицу из крошечного материнского домика, свой статус не сильно понизила, а учебный долг фактически налагал на нее обет бедности. Делая что-то по дому или помогая Рамону, она чувствовала себя как никогда полезной, как никогда на месте. И все же на вопрос Игоря о ее устремлениях она могла бы ответить, что есть у нее одно устремление, хоть и нет никакого плана в голове. Оно состояло в том, чтобы не уподобиться матери. Поэтому из своей эффективности в качестве сквоттера Пип не могла почерпнуть утешения – скорее она ее пугала.
Свернув на Тридцать третью, Пип увидела на крыльце дома Стивена, одетого, как всегда, словно маленький мальчик: кеды из секонд-хенда, ситцевая рубашка оттуда же, большим бицепсам тесно в коротких рукавчиках. Легкий вечерний туман придавал солнечным полосам между опорами эстакады особый золотистый оттенок. Стивен сидел, повесив голову.
– Привет-привет, – бодро обратилась к нему Пип, слезая с велосипеда.
Стивен поднял голову и посмотрел на нее покрасневшими глазами. Лицо было мокрое от слез.
– Что случилось? – спросила она.
– Кончено.
– Что кончено? – Она уронила велосипед. – У Дрейфуса забирают дом? Что стряслось?
Он слабо улыбнулся.
– Нет, у Дрейфуса дом не забирают. Ты что, шутишь? Просто я жену потерял. Мари ушла. Съехала.
Его лицо исказилось, и в Пип из центра к периферии стал распространяться холодный страх; но когда страх спустился ниже пояса, там разлился отнюдь не холод, а жар. Как же хорошо тело знает, чего хочет! Как быстро улавливает благоприятную для себя новость! Сняв шлем, она села рядом со Стивеном на ступеньку.
– Ох, Стивен, я очень тебе сочувствую, – сказала она. До сих пор они обнимались только при встрече и прощании, но сейчас ее конечности вдруг так ослабели, что она не могла не положить ладони ему на плечи, словно иначе руки отвалятся. – Это так неожиданно…
Он шмыгнул носом.
– Ты не замечала?
– Нет-нет-нет.
– Вот именно, – горько проговорил он. – Я всегда считал, у меня есть заветный козырь. Считал, повторно она выйти замуж не может.
Пип прижалась к нему, погладила бицепсы, и в этом не было ничего предосудительного: Стивен нуждался в утешении. Но его мышцы были теплыми и тестостеронно-твердыми. И главное препятствие было устранено: ушла, съехала.
– Все-таки вы очень много ссорились, – сказала она. – Почти каждый вечер, из месяца в месяц.
