– Если это в бумажном виде, пришлите по почте, – ответил ему Андреас. – Если в цифровом – по электронной.
У позвонившего был голос пожилого человека, выговор – берлинский.
– Я бы предпочел передать это вам из рук в руки.
– Нет. Вам должно быть ясно, что я в эти дни могу опасаться за свою безопасность.
– Это не бомба. Просто документ. Он касается вас лично.
– Почта к вашим услугам.
– Боюсь, вы не поняли. Документ сообщает факты, имеющие отношение к вам персонально.
Андреас не знал, кто, помимо Тома Аберанта, способен сейчас разоблачить его как убийцу. Капитан Вахтлер, который принес ему папки в архиве Штази, давно умер (Андреас, используя свое членство в комиссии Гаука, следил за ухудшением его здоровья), но кое-кто из бывших выше– или нижестоящих сотрудников теоретически может быть в курсе. В большинстве своем это немолодые люди с берлинским выговором. Не исключено, что один из них ему и позвонил.
– Чего именно вы хотите? – спросил он, выдерживая ровный тон.
– Хочу, чтобы вы помогли мне опубликовать документ.
– Хотя он затрагивает меня лично.
– Да.
Андреас согласился встретиться в библиотеке Американского Дома, где была солидная охрана. У того, кто на следующий день его там ждал, было чисто выбритое, морщинистое, в прошлом красивое лицо пьющего человека. На вид сильно за шестьдесят, одет в нечто поношенное в стиле битников: красная водолазка, вельветовый пиджак с кожаными локтями. На бывшего сотрудника Штази не похож совершенно. На библиотечном столе перед ним лежал портфель.
– Вот мы и снова встретились, – произнес он с улыбкой, когда Андреас сел напротив.
– Мы встречались?
– Я был моложе. И с бородой. Неделю до этого ночевал под мостом.
Андреас ни за что бы сам его не узнал.
– Как поживаешь, сынок? – спросил его отец.
– Неплохо – до этого момента.
– Я слежу за твоими достижениями. Надеюсь, тебя не рассердит, что я позволяю себе чуточку тобой гордиться. Гордиться и испытывать некое личное удовлетворение, ибо, когда мы виделись в прошлый раз, ты не проявил никакого интереса к тому, чтобы узнавать секреты. Но все течет, все меняется. Теперь секреты – твоя профессия.
– Да, забавно сложилось. Так чего вы хотите?
– Было бы неплохо время от времени с тобой пересекаться.
Как объяснить тот факт, что перспектива совершенно его не радовала? Дело было не только в красной водолазке и кожаных заплатах на локтях. Дело было в том, что он хотел быть верен памяти о другом своем отце.
– Нет желания, – сказал он.
Улыбка отца стала более болезненной.
– Да, ты, конечно, заносчивый сукин сын. Рос в привилегированной семье, привык получать все, что пожелаешь. Странно было ждать от тебя чего-то другого.
– Вы неплохо все обрисовали.
– С матерью ты, полагаю, и сейчас в хороших отношениях?
– Не могу этого сказать.
– Поразительно, как мало она изменилась.
– Вы ее видели?
– Через дверь ее квартиры, очень коротко.
– Так чего вы хотите?
Его отец открыл портфель и вынул рукопись в три пальца толщиной.
– Ты нелюбопытен, – сказал он. – Но могу сообщить, что далеко не всегда получал именно то, чего желал. Меня тогда опять посадили. Когда вышел, работал таксистом, пока Штази не ликвидировали. Женился на женщине с добрым сердцем, но пьющей. Сам начал сильно закладывать за компанию. Теперь завязал – это на вопрос, который читаю в твоих глазах. У меня есть сын – другой сын – с серьезным врожденным заболеванием. Жена заботилась о нем, пока не умерла два года назад. Наш мальчик сейчас в учреждении, не сказать что прекрасном, но лучшем из всего, что я могу себе позволить. После всех событий в стране меня взяли работать в школу, я преподавал английский в восьмом и девятом. Сейчас это мне дает маленькую пенсию, но в основном живу на федеральное пособие.
– Тяжелая история, – промолвил Андреас не без теплоты в голосе. – Сочувствую.
– Ты тут ни при чем. Я не для того сюда пришел, чтобы тебя обвинять. Быть сыном Кати – тоже нелегкая доля, я уверен. У нас с ней длилось всего шесть лет, и они меня разрушили. Хотя нет, я несправедлив. Я все время был без ума от нее. Та ее сторона, что она вряд ли показывала ребенку, – это, я тебе скажу, было нечто.
– В какой-то мере она ее и ребенку показывала.
– По-своему она грандиозна. Но, конечно, разрушила меня.
– Итак…
Дрожащей рукой отец подвинул к нему рукопись.
– В свои пенсионные годы я взялся за мемуары. Вот они. Взгляни.
“Преступная любовь”. Петер Кронбург. Андреас не был рад узнать, как зовут отца. Теперь его существование стало не таким удобным, не таким призрачным.
– Хочу, чтобы ты прочитал, – сказал Петер Кронбург. – Мучением это не будет – у меня хороший, ясный слог. Твоя мать всегда это говорила.
– Не сомневаюсь. И, видимо, здесь подробно описан ваш секс. Название настраивает на такие ожидания.
Петер Кронбург слегка зарделся.
– Только в той мере, в какой это связано с более общей картиной личной жизни членов ЦК.
– Моя мать никогда не была членом ЦК.
– Но ее муж был. Постельные сцены не выходят за рамки хорошего вкуса, и в любом случае наши отношения – это только половина книги. Другая половина – тюрьма и “социалистическая законность”.
– И я. Вы сказали, тут что-то есть обо мне.
Петер Кронбург покраснел еще больше.
– В конце я рассказываю о нашей первой встрече и не буду скрывать, что упоминал об этом, когда обращался в издательства. Мне говорили, что в заявке важно наметить план маркетинга.
– “Нерассказанная история темного происхождения Вольфа”. И вы у меня просите помощи?
– План маркетинга, включающий твое имя, может, я полагаю, сделать книгу бестселлером. Я должен думать о том, что будет с моим сыном-инвалидом, когда меня не станет. В книге имеется и грусть по социалистическому прошлому, и резкая его критика. Исторический момент для публикации самый подходящий.
– Поразительно, что издательства не рвут книгу у вас из рук.
Петер Кронбург покачал головой.
– Раз за разом один и тот же ответ. Создается впечатление, что во всех издательствах перебор по части восточных мемуаров. Только в одном у меня попросили саму рукопись, и некая очень молодая, судя по голосу, женщина прислала ее обратно с комментарием, что в ней слишком мало про тебя.
Андреасу стало печально из-за отца. Из-за того, что он так мелко плавает по сравнению с сыном. Из-за того, как, находясь в маргинальном положении, надеется сорвать куш, заводит речь о плане маркетинга. Сжимается сердце, когда видишь старых “осси”, пытающихся подражать мышлению “весси”, овладеть жаргоном капиталистической саморекламы.
