Когда наконец, вся потная, она вошла обратно в дом, за кухонным столом сидели Гарт и Эрик с двумя большими бутылками пива, которые им купил некий добрый самаритянин во время их долгого пути домой после внесения залога.
– Краудфандинг – отпадная штука, – сказал Гарт.
– Особенно если это, по сути, заем, – добавил Эрик.
– Обвинения не сняли? – спросила Пип.
– Пока нет, – ответил Гарт. – Но если Дрейфус в суде возьмет верх, риелтор превращается в нарушителя, которого мы имели полное право выпроводить.
– Не думаю, что он возьмет верх. – Пип взялась за одну из полупустых бутылок. – Можно? – Колебания Гарта и Эрика продлились ровно столько, сколько нужно было, чтобы она поставила бутылку обратно. – Могу сходить купить еще.
– Было бы здорово, – сказал Эрик.
– Я много принесу.
– Было бы здорово.
Прежде чем идти за пивом, она заглянула к Дрейфусу и увидела, что он сидит на кровати, закрыв лицо руками. Юридически его положение было ужасающим. Ему удалось оживить былую ипотеку, но за год, что Пип отсутствовала, давление рынка, ориентированного на новые технологии, увеличило стоимость дома на тридцать процентов, если не больше. Это спровоцировало новую серию махинаций с измененными ипотечными платежами. Ему дали разные цифры этих ежемесячных платежей, и он, естественно, выбрал ту, что поменьше; он получил ее от служащей банка, которая затем исчезла и о которой, по утверждению банка, у него не было сведений, хотя Дрейфус записал, как ее зовут и где она проживает. Но без денег, которые давала Мари, и без пособия Рамона по инвалидности он не мог платить даже по минимуму. В свою юридическую защиту он располагал только скрупулезнейшим перечнем отвратительных и, по всей вероятности, преступных деяний банка. Пип пыталась читать этот перечень, но он насчитывал почти триста тысяч слов.
– Послушай-ка, – сказала она, присев на корточки у его ног. – У меня есть подруга, она юрист в технологической компании. Может быть, она знает адвокатские фирмы, которые берутся защищать бесплатно. Хочешь, я ее спрошу?
– Я ценю твою заботу, – ответил Дрейфус. – Но я наблюдал воздействие, которое мое дело оказывает на бесплатных адвокатов. Вначале – милая атмосфера дружелюбия, мол, “это, конечно же, несправедливость, мы вам поможем, не сомневайтесь, почему вы раньше к нам не обратились”. Но проходит неделя, и у них уже ладони, лица прижаты к окну. Они кричат: “Выпустите меня отсюда!” Я думаю… впрочем, ладно.
– Что, скажи?
– Мне пришло в голову, что если бы найти психически нездорового адвоката, который уже на медикаментах… Глупая мысль. Забудь.
– Почему? Мне кажется, неплохая идея.
– Нет. Лучше молиться о том, чтобы до вторника на неделе после следующей судья Коста свалился с лестницы. Пип, ты веришь в действенность молитвы?
– Не особенно.
– А попытайся, – сказал Дрейфус.
В очередное воскресенье среди посетителей, дожидавшихся, пока Пип отопрет дверь “Кофейни Пита”, она увидела Джейсона. Зная, что у него есть девушка, Пип решила не придавать особого значения его раннему приходу, но впечатление было такое, что он шел сюда с мыслью пообщаться с ней. Задержавшись у прилавка, он стал рассказывать, как у него идет работа над новым учебником статистики и о своих выступлениях перед профессорами, не желавшими верить, что может существовать такой простой и интуитивно ясный метод.
– Они говорят: хорошо, в этом конкретном случае геометрия работает. Тогда я показываю им другие примеры. Прошу дать мне их собственные суперсложные примеры. Метод работает всегда, а они все никак не могут в это поверить. Начинаешь думать, что вся их карьера рухнет, если окажется, что к пониманию статистики можно привлечь интуицию.
– В колледже все говорили, что нельзя, – заметила Пип. – “Ни в коем случае не записывайся на этот курс”.
– Ну а ты? Ты ведь так мне и не рассказала, что делала в Боливии.
– Что делала? Ну… была практиканткой проекта “Солнечный свет”. В общем, у Андреаса Вольфа.
Забавно было видеть, как расширились у Джейсона глаза. Обожествление Андреаса шло полным ходом: мемориалы с горящими свечами в Берлине, в Остине, в Праге, в Мельбурне, терабайтные сайты памяти с изъявлениями благодарности и горя; похоже было на феномен Аарона Суорца
[107]
, только в сто раз масштабней.
– Шутишь, что ли? – спросил Джейсон.
– Ни капельки. Я там была. Не тогда, когда он погиб: я уехала в конце января.
– Невероятно.
– Я знаю… Странно, да?
– Ты имела с ним дело непосредственно?
– Конечно. Там все с ним имели дело. Он очень плотно с нами работал.
– Невероятно.
– Не повторяй это слишком часто, а то мне станет нехорошо.
– Я не то имел в виду. Я знаю, что ты умная. Просто я понятия не имел, что тебя интересуют сетевые дела.
– Раньше не интересовали. Потом начали интересовать. Потом опять перестали.
Она была не прочь, чтобы он продолжил расспросы, хотя он разочаровал бы ее этим, показывая, что так же благоговеет перед знаменитостями, как большая часть человечества. Но он сменил тему. Спросил, какие у нее планы сейчас. Она призналась, что не заглядывает дальше возвращения после работы домой, где ее ждут теннисная ракетка и мячи. Он сказал, что и сам недавно взял в руки ракетку. Надо бы, заметил он, как-нибудь пересечься на корте, но прозвучало неопределенно, особенно в свете того обстоятельства, что у него есть девушка, и он отправился за свой любимый столик, где лежала его воскресная “Таймс”.
Взаимное притяжение между ней и Джейсоном, похоже, не исчезло, пусть и приняло у нее форму сожаления об упущенной возможности. С особым сожалением она поняла, что он, должно быть, самый милый и симпатичный из парней, проявлявших к ней интерес. Ее огорчало, что она не оценила этого раньше, когда еще не было поздно. Она надеялась, что он и сам, зная теперь, что ее приглашал Андреас Вольф, испытывает некое добавочное сожаление.
После долгого перерыва она вернулась в Фейсбук. Это был, с одной стороны, способ дать старым знакомым знать, что она в городе, не видясь с ними, но главный мотив носил защитный характер. Среди ее друзей в Фейсбуке была соседка матери Линда, которая заверила ее, что в жизни матери мало что изменилось, и, судя по всему, была рада передать ей от Пип малосодержательный привет. Пип надеялась, что Линда покажет матери ее фейсбучную страничку или, по крайней мере, сообщит, чтó на ней есть – а не было почти ничего. Пип живет в том же доме в Окленде, что и раньше, и работает в “Кофейне Пита”. Точка. Она хотела избавить мать от мучительной мысли, что она по-прежнему в Денвере с отцом. На словоохотливую Линду вполне можно было в этом смысле рассчитывать.
