– Ты так и не поговоришь со мной? – спросила Мари.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, уйди, – только и смогла произнести Пип.
Мари нехотя ушла, и это была новая почти невыносимая пытка, которой звук закрывающейся двери не прекратил. Ничто не могло ее прекратить. Пип не могла подняться с постели, тем более покинуть комнату, тем более выйти на улицу, под сильный солнечный свет очередного дня, прекрасного, но не для нее, прекрасного до отвращения – она бы там просто умерла от стыда. У нее было полплитки темного шоколада, им она и питалась весь день, откусывала дольку, а потом лежала в полной неподвижности, оправляясь от этого напоминания о ее физическом я с его видимостью, которая так тяготила мать. Даже слезы были бы напоминанием, поэтому Пип не плакала. Ждала, что с приходом темноты станет полегче, но ошиблась. Изменилось только одно: теперь она могла рыдать об утрате Стивена, приступами, много часов подряд.
Среда
На рассвете она проснулась от жажды и голода. Желание сделать все по-тихому обострило ее чувства; она быстро оделась, собрала рюкзачок и пробралась на кухню. Задача была одна: не встречаться со Стивеном, в идеале – до конца своих дней, и хотя Стивен так рано не вставал, Пип не стала задерживаться, чтобы позавтракать, просто схватила что-то съестное наугад и сунула в рюкзачок. Затем выпила три стакана воды и зашла в туалет. Когда вышла, в коридоре ее поджидал Дрейфус в своей теплой ночной пижаме.
– Вижу, лучше тебе, – констатировал он.
– Да, вчера весь день с животом было нехорошо.
– Я думал, в среду у тебя поздняя смена. А ты вдруг поднялась в шесть пятнадцать.
– Надо отработать за вчерашний день.
Дрейфуса не могла смутить даже самая откровенная ложь. Она лишь замедляла слегка работу его мозга, пока он обрабатывал информацию.
– Верно или ошибочно мое предположение, что ты тоже съезжаешь?
– Вероятно, съеду.
– А почему?
– Ты явно сам знаешь почему, раз предположил, так зачем спрашиваешь? Ты же обо всем знаешь, что в доме происходит.
Он невозмутимо проанализировал ее слова.
– Возможно, тебя заинтересует: я прочел переписку Стивена с немкой по электронной почте и в социальной сети. Все абсолютно невинно, полная идеологизированность переписки нагоняет скуку. Мне неприятно думать, что такой незначительный повод может лишить меня твоего интеллектуального общества.
– Ух ты, – сказала Пип. – Только я хотела признаться, что мне будет тебя слегка не хватать, как выясняется, что ты не только подслушиваешь, но и читаешь нашу почту.
– Только Стивена, – уточнил Дрейфус. – У нас один компьютер, а он всегда забывает выйти из системы. Полагаю, в юридическом плане это то же самое, что оставить предмет, могущий послужить уликой, на видном месте.
– Аннагрет, к твоему сведению, меня меньше всего сейчас беспокоит.
– Многие ее письма Стивену, что интересно, касаются тебя. Она явно весьма огорчена тем, что ты не пожелала с ней подружиться. Лично я считаю твою позицию вполне объяснимой, скажу даже – в высшей степени благоразумной. Повторяю: благоразумной. Так или иначе, тебе, может быть, нелишне будет знать, что для немки интерес в этом доме представляешь именно ты. Не наш друг Стивен. Не Рамон и не Мари, разумеется. И, если проанализировать факты по правилам строгой логики, даже не я.
Пип уже надевала велосипедный шлем.
– Поняла, здорово, – сказала она. – Полезно знать.
– С этими немцами что-то было не так.
За латте со сконом в безликой забегаловке на Пьемонт-авеню она написала текст, над которым затем сидела в мучительных раздумьях, но который в конце концов все-таки отважилась послать: имейл Стивену, не получавшему эсэмэс, потому что для этого надо было оплачивать телефонный тариф. Да, почту Стивена читает Дрейфус, но это ее мало волновало: это было равнозначно тому, что о ней что-то “знает” компьютер или пес.
Прошу прощения за то, как я себя вела. Сообщи, пожалуйста, когда тебя не будет дома на этой неделе, чтобы я могла забрать свои вещи.
Отправив письмо, она явственнее ощутила утрату и попыталась представить себе, как могли бы развиваться события в комнате Стивена, если бы он не сумел ей воспротивиться, но воображение рисовало лишь то, что произошло на самом деле; а плакать в общественном месте – не лучшее занятие.
Через два столика от Пип сидел седобородый любитель чая со специями, сидел и поглядывал на нее. Когда она быстрым взглядом застала его врасплох, он тут же виновато опустил глаза в свой планшет. Почему Стивен не смотрел на нее так? Что, она прямо уж страшно многого хотела?
Мне кажется, тебе очень нужен отец. Из всего, что Стивен ей сказал у себя в комнате, это было самое жестокое. Но ведь у нее и в самом деле, конечно, далеко не все ладно, и уж если злиться, то не на Стивена, а на отсутствующего отца. Сощурив глаза, Пип уставилась на любителя чая по-восточному. Когда он снова глянул на нее, она ответила деланой гримаской, нехорошей улыбочкой; седобородый любезно кивнул и отвернулся от нее всем телом.
Она спросила эсэмэской подругу Саманту, не пустит ли она ее к себе с ночевкой. Из оставшихся друзей и подруг Саманта была более всех погружена в себя, а потому менее всех склонна задавать неудобные вопросы. К тому же у Саманты, любительницы готовить, была неплохо оборудованная кухня, а Пип не забыла, что должна в пятницу привезти матери торт на ее день.
Надо было убить три часа до поздней смены на работе. Самое время оставить матери телефонное сообщение, не рискуя, что она возьмет трубку: ранним утром мать всегда слишком глубоко медитирует, чтобы отвечать на звонки, – но у Пип не было на это сил. Она смотрела, как выстраивается небольшая очередь за кофе и выпечкой – приятная глазу очередь из оклендцев разных рас, все только что из-под душа и вполне могут себе позволить ежеутренний завтрак вне дома. Вот бы ей работу, которая нравится, спутника жизни, которому доверяешь, ребенка, который тебя любит, жизненную цель! И ей пришло в голову, что как раз такую цель и предложила ей Аннагрет. Аннагрет она была нужна. Аннагрет была нужна она. Стыдно вспомнить, как она по-идиотски вцепилась в мысль, будто между Стивеном и Аннагрет что-то есть. Пиво, должно быть, виновато.
Она взялась за телефон и собрала вместе все письма от Аннагрет за четыре месяца. Самое раннее было озаглавлено пожалуйста, прости меня. Пип прочла его, получая удовольствие и от извиняющегося тона, и от комплиментов своему уму и характеру, и тут же поймала себя на том, что исполнила просьбу Аннагрет – что простила ее с поспешностью, которая сама, может быть, была чуточку идиотской. Или не такой уж идиотской? Ведь Аннагрет не только симпатизировала ей, но и была права – насчет Стивена права, насчет мужчин вообще, во всем права. И не махнула на нее рукой, двадцать писем ей написала, последнее – всего неделю назад. Никто другой, кого она знала, не был бы так настойчив.
