– Но ты ведь тренируешься, а пиво пьешь.
– Я сегодня потому так много выпил, что мне надо тебе сказать кое-что важное.
Она присмотрелась к большому лицу – в нем и правда сегодня было что-то новое. В глазах какое-то с трудом сдерживаемое болезненное переживание. И руки дрожат.
– Что такое? – встревожилась она.
– Ты секреты хранить умеешь?
– Не знаю.
– Должна научиться, потому что рассказать я могу только тебе, а если ты проболтаешься, нам всем будет плохо.
Она обдумала его слова.
– А зачем мне рассказывать?
– Потому что тебя это касается. Речь идет о твоей матери. Будешь держать язык за зубами?
– Постараюсь.
Хорст глубоко вздохнул – опять понесло пивом.
– Твоя мать – наркоманка, – сказал он. – Я женился на наркоманке. Она ворует в больнице наркотики и употребляет и на работе, и дома. Ты об этом знала?
– Нет, – ответила Аннагрет. Но она готова была поверить. В последнее время мама все чаще была какая-то слегка одурманенная.
– Она очень ловко ворует, – продолжил Хорст. – Никто в больнице ничего не заподозрил.
– Нам надо поговорить с ней, сказать, чтобы перестала.
– Наркоман не может завязать без лечения. Но если она обратится за лечением, станет известно, что она воровала наркотики.
– Но все будут рады, что она честно призналась и хочет вылечиться.
– Ты понимаешь… тут есть, к сожалению, еще одна проблема. И это тоже секрет. Еще больший секрет. Даже мама не знает. Могу я тебе его открыть?
Он был один из ее лучших друзей, и, поколебавшись, она сказала “да”.
– Я дал обязательство никому не говорить, – сказал Хорст. – Сейчас нарушаю это обязательство. Я уже несколько лет негласно работаю на Министерство госбезопасности. Я доверенный внештатный сотрудник. Время от времени встречаюсь с куратором. Передаю информацию о рабочих и особенно о начальстве. Это необходимо, потому что электростанция жизненно важна для нашей национальной безопасности. Мне очень повезло, что в министерстве я на хорошем счету. Это и для вас с мамой очень полезно. Но ты ведь понимаешь, что из этого следует?
– Нет.
– Все наши привилегии – от министерства. И что, по-твоему, подумает куратор, если узнает, что моя жена – воровка и наркоманка? Он решит, что мне нельзя доверять. У нас могут отобрать квартиру, а меня могут снять с должности.
– Но ты же можешь сам рассказать куратору все как есть. Это же не твоя вина.
– Если расскажу, маму уволят с работы. И, скорее всего, посадят. Ты этого хочешь?
– Нет, конечно.
– Значит, нам надо держать все в секрете.
– Лучше бы я ничего не знала! Почему я должна это знать?
– Потому что ты поможешь мне хранить секрет. Твоя мать предала нас, нарушив закон. Семья – это теперь мы с тобой. А она – угроза семье. Мы должны позаботиться, чтобы она ее не погубила.
– Нам надо постараться помочь ей.
– Ты сейчас значишь для меня больше, чем она. Ты теперь главная женщина в моей жизни. Погляди-ка сюда. – Он положил ладонь ей на живот и растопырил пальцы. – Ты уже стала женщиной.
Рука на животе испугала ее, но не так сильно, как то, что он рассказал.
– Очень красивой женщиной, – хрипло добавил он.
– Мне щекотно.
Он закрыл глаза, а руку не убрал.
– Все должно оставаться в секрете, – сказал он. – Я могу тебя защитить, но ты должна мне довериться.
– Почему нельзя просто поговорить с мамой?
– Нельзя. Одно поведет к другому, и она окажется в тюрьме. Мы будем в большей безопасности, если она будет и дальше воровать и употреблять, – она очень ловкая, не попадется.
– Но если ты ей скажешь, что работаешь на министерство, она сама поймет, что нужно прекратить.
– Я ей не доверяю. Она уже нас предала. Теперь ты мое доверенное лицо.
Она чувствовала, что вот-вот заплачет; дыхание стало чаще.
– Убери руку, – попросила она. – Это нехорошо.
– Может быть, да, чуточку нехорошо при такой разнице в возрасте. – Он кивнул большой головой. – Но видишь, как я тебе доверяю. Мы можем сделать вместе что-то пусть даже чуточку и неправильное, потому что я знаю: ты никому не расскажешь.
– Могу и рассказать.
– Нет. Тогда ты выдашь наши секреты, а этого нельзя делать.
– Ох, как бы я хотела, чтобы ты ничего мне не рассказывал.
– Но я рассказал. Надо было. Так что теперь у нас есть общие секреты. Только наши с тобой. Могу я тебе доверять?
Она уже еле сдерживала слезы.
– Не знаю.
– Открой мне какой-нибудь свой секрет. Тогда я пойму, что могу тебе доверять.
– У меня нет секретов.
– Так покажи мне что-нибудь секретное. Есть у тебя что-то самое тайное, что ты могла бы мне показать?
Ладонь на ее животе двинулась ниже, и сердце ее сильно застучало.
– Вот это? – спросил он. – Тут твоя главная тайна?
– Не знаю, – прохныкала она, испуганная, сбитая с толку.
– Все хорошо. Не надо мне показывать. Хватит того, что ты позволила мне пощупать. – Через его ладонь она ощутила, как расслабилось все его тело. – Теперь я могу тебе доверять.
Для Аннагрет ужас был в том, что ей это нравилось – по крайней мере поначалу. Поначалу это была просто более близкая дружба. Они по-прежнему вместе смеялись, она все так же рассказывала ему, как прошел школьный день, они все так же вместе катались и тренировались в спортцентре. Обычная жизнь, но с секретом, с самым что ни на есть взрослым секретом – она переодевалась в пижаму, ложилась в постель, и тут-то все и происходило. Он дотрагивался до нее и все твердил, какая она красивая, какая она идеальная красавица. И поскольку поначалу он ничего, кроме рук, в ход не пускал, она винила во всем только себя, словно все это была ее затея, словно она сама навлекла это на них своей красотой и нет другого способа прекратить это, кроме как поддаться и получить облегчение. Она ненавидела свое тело за то, что оно желало облегчения, – ненавидела за это еще больше, чем за “красоту”, но почему-то ненависть лишь обостряла желание. Она хотела, чтобы он ее целовал. Хотела, чтобы он ее хотел. Плохая девчонка, совсем испорченная. Да и логично: как не быть испорченной, раз мать у нее наркоманка? Однажды она мимоходом спросила мать, не соблазнялась ли та когда-нибудь наркотическими средствами, которые назначались пациентам. Изредка – да, бывало, не моргнув глазом ответила мать; если чуть-чуть остается лишнего, она или другая сестра может воспользоваться для успокоения нервов, от этого наркоманкой не станешь. Наркоманию, что примечательно, помянула именно она, а не Аннагрет.
