– Пойду выкурю еще одну, – сказала Коллин, выходя из воды. – Если я тебе понадоблюсь, испусти леденящий душу вопль.
Пип надеялась, что Коллин передумает, но этого не случилось. Оставшись одна, окруженная кваканьем лягушек, журчанием проточной воды и запахами, запахами, Пип пережила минуту более чистого, более безгрешного счастья, чем когда-либо за всю жизнь. Купаться голышом в ничем не загрязненной воде вдали от всего на свете, в одной из труднодоступных долин беднейшей страны Южной Америки – уже счастье, а тут еще и сознание своей отваги на фоне невротического страха Коллин. Она испытала прилив благодарности к матери, и ей стало жаль, что ее здесь нет, что она не плавает рядом. Любовь, которая была для Пип гранитным камнем преткновения в центре ее жизни, была также и непоколебимым фундаментом; Пип чувствовала на себе материнское благословение.
Она чувствовала его и в последующие вечера на задней веранде, когда Коллин рассказывала ей про свое дерьмовое детство. Ферма в Вермонте была чем-то средним между коллективным хозяйством и религиозной общиной; земля принадлежала ее отцу, который являл собой некий гибрид между Генри Дэвидом Торо
[54]
, библейским патриархом-многоженцем и психологом Вильгельмом Райхом
[55]
. Его беспрестанная самореализация выражалась в том, что он уезжал на месяцы, оставляя ферму на мать Коллин, возвращался с более молодыми женщинами, помогавшими ему направлять свою “оргонную энергию” на улучшение каменистой земли, на повышение ее плодородия, и спорадически делал мать Коллин беременной. Коллин училась дома, пока ей не исполнилось шестнадцать и она не сбежала – сначала в Бостон, а потом в Германию, в Гамбург, где жила в семье, изучая язык и помогая по хозяйству. После этого поступила в Уэллсли-колледж, получала там полную стипендию и окончила, когда ей было двадцать два. Она чувствовала иронию своего нынешнего положения: ее роль была сходна с ролью ее матери во владениях “патриарха”. Ощущая дерьмовость ситуации, она испытывала от нее какую-то извращенную радость.
Пип, со своей стороны, чувствовала, что наконец нашлась подруга, способная понять ее собственное странное детство. Ее влекло к Коллин, в ее мрак, пахнущий сигаретным дымом, и теперь ей не надо было беспокоиться о том, где сидеть за ужином: Коллин приберегала для нее рядом с собой свободное место. Она видела, что Коллин нравится ее сарказм, и немножко усиливала его ради нее. Коллин приглашала ее к себе в милую комнату с низким потолком потрепаться, попить пива и посмотреть телевизор через частную оптоволоконную линию, которую Андреас получил в обмен на услуги по совершенствованию связи в боливийской армии. Будь Коллин парнем, Пип спала бы с ним. А так она ложилась сильно за полночь, просыпалась поздно и не без похмельных ощущений и забивала теперь на утренние прогулки.
Однажды вечером, вернувшись после такой долгой вылазки в лес, что обратную дорогу пришлось искать ощупью, она вошла в столовую и увидела, что на ее обычном месте около Коллин сидит Андреас Вольф. Ее сердце подпрыгнуло. Он серьезно слушал другую женщину за столом, слушал и кивал, и Пип мигом поняла, чтó имел в виду бойфренд Аннагрет, говоря о его харизме. Отчасти сказывалась его привлекательная внешность, в которой было что-то немецкое и, несмотря на возраст, юношеское, но имелось и нечто другое, неизъяснимое: то ли свечение заряженных микрочастиц славы, то ли уверенность в себе, до того спокойная и мощная, что она меняла геометрию столовой, отклоняя в его сторону линии всех взглядов. Неудивительно, что он так много значил для Коллин, хоть она и считала его говнюком. Пип и самой хотелось смотреть на него и смотреть.
Коллин сидела сгорбленная, отвернув лицо от Андреаса, и постукивала пальцем по столу, на котором стояла ее нетронутая еда. Пип укололо, что она не заняла для нее место по другую сторону от себя. Она села на единственный свободный стул подле Флор, своей соседки по комнате. Из рук в руки передавали миску с тушеной говядиной, приготовленной, как обычно, с тапиокой, картофелем, луком и помидорами. Пип, в общем, уже отказалась от вегетарианства. Коров в Боливии по крайней мере кормят травой.
– Итак, Любимый Вождь вернулся, – сказала она.
– Почему ты его так называешь? – резко спросила Флор. – Мы не в Северной Корее.
– Она так говорит, потому что Коллин так говорит, – сказала девушка по имени Уиллоу.
Пип словно пощечину получила.
– Как хорошо, что мы уже не в восьмом классе.
– Будьте уверены, Коллин никогда не скажет “Любимый Вождь” ему в лицо, – сказала Уиллоу.
– Ты ошибаешься, – возразила Пип. – Наверняка он рассмеялся бы, и только. Я писала ему довольно наглые электронные письма, но, как видите, все равно приглашена.
Флор недружелюбно, хоть и не напоказ, округлила глаза, и Пип поняла, что не улучшает свою репутацию упоминаниями об электронной переписке с Андреасом.
– Надо ли тебе тут оставаться, если ты так критически настроена? – спросила Уиллоу.
– Если невинная шутка здесь так опасна, как это характеризует здешнюю атмосферу?
– Не опасна. Скучна. “Студия 30”
[56]
уже обыграла тему Северной Кореи. Отсмеялись.
Пип, которая “Студию 30” не смотрела, не нашлась с ответом и стушевалась. Весь ужин лучи популярности и харизмы, исходившие от Андреаса, грели ей спину. Она знала, что ей следовало бы уже пойти к себе в комнату, ответить пренебрежением на пренебрежение Коллин и не выглядеть зависимой от нее, но ей, помимо прочего, хотелось познакомиться с Андреасом, поэтому она медлила с ужином, сидела за двумя порциями лаймового крема, когда другие уже ушли. Позади нее Андреас и Коллин разговаривали по-немецки. И это в конце концов заставило ее почувствовать себя до того оттесненной и ненужной, что она резко встала из-за стола и двинулась к выходу.
– Пип Тайлер, – позвал ее Андреас.
Она обернулась. Коллин опять смотрела в сторону и постукивала пальцем; голубые глаза Андреаса глядели на Пип.
– Посидите с нами, – сказал он. – Мы еще не познакомились.
– Я буду на веранде, – бросила Коллин, вставая.
– Нет, не уходите, – сказал ей Андреас.
– Надо покурить.
Коллин вышла из столовой, не взглянув на Пип. Андреас жестом предложил ей сесть.
– По чашечке эспрессо?
– Я даже и не знала, что тут можно пить эспрессо.
– Надо только попросить. Тереса!
Из кухни показалась голова Тересы, жены Педро, и Андреас поднял два пальца. Пип села за его стол, выбрав самый дальний стул. От нахальства, которое она вложила в электронные письма к нему, не осталось и следа, она не решилась даже протянуть ему руку для пожатия. Сидела нахохлившись и ждала, когда он заговорит.
