– Коллин сказала мне, что вы тут приятно проводите время.
Она кивнула.
– Я вам не писал, что это красивейшее место?
– Нет-нет, писали.
– Жаль, меня не было, когда вы приехали. Превратить столицу Аргентины в Восточный Берлин семидесятых – для этого понадобились серьезные консультации.
– Здорово, что о вас снимают фильм.
– Довольно странно, но и очень здорово, вы правы. И очень скучно, кроме того. Болтаешься десять часов, дожидаясь двадцати минут действия, и даже тогда не видишь это действие напрямую. Выглядываешь из-за спин в прицепном фургоне и пытаешься что-то разглядеть на мониторе.
– И все же, – сказала Пип.
– И все же страшно льстит самолюбию.
– Догадываюсь, с самолюбием у вас все в полном порядке.
– Не жалуюсь.
Подошла жена Педро с двумя эспрессо, и Андреас сказал ей по-испански, что она прекрасно выглядит. От комплимента Тереса – обычно само долготерпение, сама унылость – прямо-таки расцвела, и Пип мимолетно почувствовала, как Андреас, скорее всего, представляет себе мир: как людскую массу на стадионе, в которой у всех есть цветные дощечки, чтобы в нужный момент их синхронно выставить и образовать приветствие, лозунг. Приветствие, которым его неизменно встречают, гласит, что он неповторим и велик. Вступает на стадион, и вдруг море человеческих тел превращается в слова: МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ПАРЕНЬ. Пип ощутила укол неприязни.
– Как вам Тони Филд? – спросила она.
– Очень милая. Талантливая.
– Она действительно играет вашу маму?
– Да.
– Ваша мама была в те годы такая же знойная, как Тони Филд?
Андреас улыбнулся.
– Я знал, что вы мне понравитесь.
Пип старалась держать в уме слова говнюк и морочит.
– Чем?
– Вы задаете хорошие вопросы. Ваша злость перевешивает осторожность.
Она не знала, что на это отвечать.
– Я устал сегодня, – сказал он. – Вступительное собеседование проведем с вами утром. – Он допил эспрессо. – Если только у вас нет ощущения, что в гостях хорошо, а дома лучше.
– Пока нет.
– Отлично. Приходите завтра утром в амбар.
Когда он ушел, Пип отправилась на веранду и села рядом с Коллин, глядевшей на темную реку. Ветер был теплый, и расквакалось так много лягушек, что звук образовывал сплошную стену.
– Кот вернулся, стало быть, – сказала Пип. – Значит ли это, что мышиные пляски окончены?
Коллин, не отвечая, зажгла вторую сигарету.
– Мне только кажется, – спросила Пип, – или от тебя действительно идут в мою сторону недобрые лучи?
– Прости меня, – сказала Коллин. – Видела когда-нибудь женщину в обмороке, с которой мужчина танцует бальный танец? Я – такая женщина. Он перемещает меня, двигает моими руками. Моя голова болтается, как у тряпичной куклы, но я проделываю все танцевальные па. Как будто все в лучшем виде. Надежная старая Коллин крепко держит штурвал.
– Мне почудилось, ты злишься на меня за что-то.
– Нет. Погружена в себя, вот и все.
Это немного успокоило Пип, но не до конца. Начав сближаться с Коллин, она настроила против себя всех немрачных девушек, но Коллин оказалась слишком мрачной, чтобы с ней можно было сблизиться по-настоящему. За две недели с небольшим Пип ухитрилась воспроизвести здесь свое оклендское положение.
– Я надеялась, мы подружимся, – сказала она.
– Я этого не стою.
– Ты тут единственная, кто мне нравится.
– Взаимно, пожалуй, – сказала Коллин. – Но знаешь, что я однажды сделаю, когда этого меньше всего будут ждать? Вернусь в Штаты, устроюсь в большую юридическую фирму, выйду замуж за какого-нибудь нудного типа и рожу от него детей. Вот мое будущее, чей приход я оттягиваю.
– Разве для этого не надо окончить что-нибудь юридическое?
– А я и окончила. В Йеле.
– Бог ты мой.
– Торчу тут в надежде на какую-то более интересную жизнь. Но – увы. И рано или поздно сдамся и совершу безвольный поступок. Скучный поступок.
– Солидная работа, семья – не вижу здесь ничего особенно плохого.
– Тебе с твоим характером, может быть, удастся что-нибудь получше.
– Обычно я как-то не чувствую в себе характера.
– У людей с характером так чаще всего и бывает.
Какое-то время молчали, слушая лягушек.
– Можно мне еще тут с тобой посидеть? – спросила Пип.
– Бог ты мой. Ты первый человек, от кого я это слышу: бог ты мой. – Коллин подняла руку, поколебалась и похлопала Пип по тыльной стороне ладони. – Можно посидеть.
Утром после ранней прогулки Пип отправилась искать Андреаса. Здание, где парни выполняли высококвалифицированную работу, питал электричеством специальный генератор в звуконепроницаемом бункере, работавший от природного газа. Линия газоснабжения, проложенная за государственный счет, ответвлялась от десятидюймового трубопровода, который шел по гребню горы. Все прочие здания, включая амбар, получали ток от микрогидроэлектростанции и от солнечных панелей на полпути к шоссе. Андреас восхищал многих тем, что у него не было личного кабинета. Он работал на ноутбуке на переоборудованном чердаке амбара, где стояли диваны и располагалась кухонька, которой мог пользоваться кто угодно; он подчеркивал тем самым, что Проект – коллективная организация, а не вертикаль. Пип миновала первый этаж, где в изобилии цвела женская красота – где девушки, многие в пижамных штанах, которые будут носить весь день, вовсю щелкали мышками, – и поднялась по лестнице на чердак.
У Андреаса шло совещание с еще одной группой девушек в пижамных штанах.
– Десять минут, – сказал он Пип. – Подсаживайтесь к нам, если хотите.
– Нет, я лучше снаружи подожду.
Сгустки облаков и тумана, побеждаемые утренним солнцем, рвались в клочья об остроконечные вершины из песчаника; мир здесь, казалось, творился заново каждый божий день. Сидя на траве, Пип смотрела на птичку с длинным раздвоенным хвостом, которая, следуя за козами, поедала вившихся над ними мух. Она будет заниматься этим весь день; ее трудоустройству, ее месту в мире ничто не угрожает. Педро, пересекая лужайку с цепной пилой и с одним из сыновей, дружески помахал Пип. Ему тоже, казалось, не о чем было беспокоиться.
Андреас вышел из амбара и сел рядом с ней. На нем были хорошие узкие джинсы и облегающая рубашка поло – она подчеркивала, какой плоский у него живот.
– Приятное утро, – сказал он.
– Да, – отозвалась Пип. – Солнечный свет сегодня особенно антисептичен.
– Ха.
