– Твои датчики барахлят, – сообщил я. – Давление не сто двадцать два на семьдесят восемь, как показывает твой напульсник, а сто тридцать на восемьдесят пять при пульсе в шестьдесят восемь. Поправь или отключи вовсе, а то ложные цифры могут неверно сориентировать, ты же такая доверчивая, такая наивная и простодушная…
Она сердито взглянула на циферблат своих часиков на запястье.
– А ты откуда… У меня защищено!
– Вай-Фай, – напомнил я. – Кому нужно ставить для простых потребителей сложную защиту? Ты что, атомный центр?
Она нахмурилась, но потыкала кончиком пальца, явно отключая проги мониторинга состояния организма. Вообще-то не стоило мне вот так, но нужно иногда показывать, что, когда смотрю на бегущий по экрану код, понимаю больше, чем если бы видел картинки, а то у нее будет расти непонимание, откуда получаю слишком точные для простых догадок сведения.
– Есть, – сказал я наконец, – вот выделил группу подозреваемых. Взял семидесятилетних. Да-да, им через пятьдесят лет будет сто двадцать. Сейчас это считается пределом, но эксперты в медицине прогнозируют, что уже через десять лет сумеем создать методику, продляющую жизнь человека еще лет на двадцать-тридцать.
Она посмотрела на меня исподлобья.
– То есть у них пан или пропал?
– Да, – сказал я. – Это те, которые ждать не могут. Они дотянут до бессмертия, но получить не сумеют… если не заплатят за то, чтобы оказаться в первой если не сотне, то хотя бы тысяче. Потому им отчаянно нужны большие деньги. Чем больше, тем лучше.
Она задумчиво смотрела на появляющиеся на экране планшета портреты пожилых людей.
– Пяти миллионов не хватит?
Я понял, кивнул.
– Двадцать надежнее.
Она вздохнула, спросила безнадежным голосом:
– Сколько таких?
– Миллионы, – ответил я рассеянно, – даже десятки миллионов, но если отбросить Африку, Австралию и острова в Тихом океане…
– Не умничай!
– И оставить только тех, – закончил я, – кто реально заходил в наш Центр, то вот эти наиболее вероятные.
Она привстала, заглядывая в планшет, потом отодвинула от него свою тарелку и, перетащив стул, пересела ко мне ближе.
– Ну-ну, имена их знаешь?
– Обижаешь, – ответил я. – Спрашивай. Все, начиная с момента оплодотворения и по сегодняшний день. Включительно, разумеется… Ой, не касайся меня рукавом, я стесняюсь и начинаю такое представлять…
Она чуть отодвинулась, глаза стали злыми.
– Где ты у меня увидел рукава?
– Тем более, – сказал я со вздохом. – Коснуться голым локтем – это же интим.
– Извращенец, – буркнула она. – Это все, что накопал на них, достоверно?
– В той же мере, – ответил я с достоинством, – как и то, что этот бифштекс сожрал раньше тебя.
Она посмотрела на остатки бифштекса на своей тарелке, перевела взгляд на меня.
– Сдаюсь. Мужчины мастера переводить продукты. Ладно, что собой представляет вот этот первый на снимке?
– Иннокентий Володарский, – сообщил я. – семьдесят лет, но на пенсию не выходил…
– Зря, – сказала она, – мог бы и пенсию получать, и зарплату. Что смотришь? Что-то сказала не так?
Я поинтересовался мягко:
– Знаешь, сколько академики получают?.. Ладно, умолчу.
– Хорошо-хорошо, – сказала она торопливо. – Я сглупила, признаю. Хоть и не понимаю, где. Но почему ты решил, что он убийца, растлитель, а еще и похититель двенадцати миллионов долларов?
– Я не так решил, – возразил я. – Не надо мне присобачивать всякие ваши штучки. Я решил, что… постой, а ты уже начала прислушиваться к тому, что я мямлю? И даже оформляешь в такие звучные слова? Даже чеканные как бы? С самой правильной и справедливой милицейской точки зрения?
Она пожала плечами с самым независимым видом.
– Надо же тебе дать более длинный поводок! Мужчины короткий рвут, а на длинном ходят хоть бы что. И даже довольны. Ты, с твоим извращенным умом, лучше понимаешь таких же преступников. Потому что ученые, как я слышала, все до единого преступники.
– Мы преступаем законы природы, – уточнил я, – что не совсем как бы.
– Но близко, – отпарировала она. – Законы есть законы!.. Природные или уголовные. Я согласна, карманники и ученые не одно и то же, но крупные валютные спекулянты и продавцы межконтинентальных ракет преступным режимам… у них есть что-то общее!
– Разве что размах, – согласился я. – В общем, ты уже поняла, верно? Володарский, как человек очень умный и продвинутый, жить хочет очень даже. Это нормально и естественно. А так как для него нормы общества… на раз плюнуть, мы же знаем, что Бога нет, то не проблема нарушить, лишь бы не поймали.
Она проговорила с сомнением:
– Мне он кажется с виду очень приличным человеком. Увеличить можешь?
– И даже повернуть, – ответил я, – любым боком. Могу показать голым, если очень хочешь. Или остальные его фото, сделанные в более… нет, менее академической форме.
– Не нужно, – возразила она. – Он все равно кажется мне очень приличным человеком.
– Потому что даже с портрета смотрит на твои сиськи?
– Есть у меня ощущение, – произнесла она медленно. – Чувство такое… А у тебя?
– Я не женщина, – напомнил я. – У мужчин больше интеллект, чем доставшиеся нам от предков ощущения. А так как я еще и ученый, что есть высшая форма мущинства, то… дальше пояснять надо?
Она фыркнула.
– Что ты наглый и самоуверенный, видно за милю. Откуда эти блинчики с мясом? Когда ты успел заказать? Хотя бы с творогом, а то снова с мясом…
– Не хочешь, – предложил я, – съем и твои. Сколько тут блинчиков? Что за мода пошла дурная насчет лилипутских порций…
Она молча смотрела, как я быстро поглотал, почти не пережевывая, и нежнейшие блинчики, жестом указал официантке на пустую чашку, она тут же с удовольствием принесла уже полную.
Ингрид все так же молча наблюдала, как я с наслаждением заливаю горячий напиток в глотку, спросила в нетерпении:
– Ну? Как в тебя все это влезает!
Я со вздохом удовлетворения опустил пустую чашку на столешницу.
– Хорошо… Можешь расплатиться, и поедем. Я имею в виду, отправимся к нему. К академику Володарскому.
Она охнула.
– С ума сошел? Без ордера? Даже без улик?
– Но мы же не арестовывать идем, – сказал я. – Просто поговорим, поделимся трудностями. Соображениями. Посмотрим, что скажет. По тому, как человек отвечает, можно ощутить, виновен или нет. Другое дело, подобрать улики… Понятно, но хотя бы первый шажок!
