Его улыбка стала шире и еще ироничнее, пожилые люди не так легко покупаются на комплименты, как молодые дураки.
– Спасибо…
– А то и даст, – добавил я, – новый толчок, как говорил Леонид Ильич, в нужном направлении.
Он усмехнулся, сказал понимающе:
– А в разговоре будете ставить мне всяческие ловушки, верно?.. Хорошо, спрашивайте. Обещаю не хитрить. И хотя вряд ли вы поверите, но мне в самом деле хитрить нечего. А поговорить… Ну, старики поговорить любят.
Я сказал бодро:
– Старики? Старики, по современной терминологии, это люди после восьмидесяти лет. А вам где-то лет пятьдесят?
Он улыбнулся шире.
– Не льстите мне так откровенно, хотя вообще-то любую лесть слушаем с удовольствием. Мне семьдесят и моложе своего возраста не выгляжу.
– Выглядите, – заверил я.
– Да, – сказала натужно и Ингрид, – я бы ни за что не дала вам семьдесят. Так, от силы шестьдесят девять.
Он кивнул, принимая шутку.
– Спасибо. Вы лично из полицейского управления? Прикомандированы к этому товарищу в качестве телохранителя?
Она в замешательстве кивнула, а я сказал торопливо:
– Я не соврал, она в самом деле кандидат наук. По спортивной медицине. Хотя работает в отделе расследования крупных и особо крупных хищений.
Он сдержанно улыбнулся.
– Девушка великолепна, как символ советской эпохи. Да и любой, где крепкая власть. Спортсменка, комсомолка да и просто красавица!.. А что кандидатскую защитила, так вообще великолепно.
Я отмахнулся.
– Да кто теперь не кандидат?.. Сейчас это почти как обязательное среднее образование. К тому же купить диссертацию проще простого. Если бы вы знали, кто ее дядя, вас бы удивило, что она еще не академик!
Она зло сверкнула в мою сторону глазами. Володарский уловил, сдержанно улыбнулся.
– Чаю или кофе? – спросил он. – Все-таки вы с дороги.
– Кофе, – ответил я, – если не слишком затруднит.
– И мне, – сказала Ингрид.
– Хорошо, – ответил он. – А то я сам последние годы только земляничный да чай из шиповника, хотя почему его называют чаем?.. Привыкаем к словам…
Кофейный автомат хоть и старой конструкции, но послушался взмаха его руки и старательно загремел, перемалывая зерна.
Володарский кивнул в его сторону.
– Сорок лет я молол вручную. Были такие мельнички, крутишь ручку, а зубчатые жернова ломают и перетирают зерна в крупный помол, а потом, если требуется, то и в мелкий. На две чашки намелешь, и уже руки устают… Потом появились электрические, такое облегчение!.. Но варить приходилось в джезвах или, как их называли дикари, в турках…
– Я застал то время, – сообщил я. – Мельнички, правда, были уже электрические, но кофе варили в джезвах. У меня кофе постоянно сбегал, а потом приходилось долго оттирать плиту.
Часть III
Глава 1
Володарский дождался, когда две светло-коричневые струйки оборвутся над пенной поверхностью обеих чашек, умело переставил их на стол, явно гордясь координацией, руки не дрожат, ноги не запинаются.
Ингрид первой подгребла свою чашку, я взял свою, а Володарский сел напротив и поинтересовался с заметным любопытством:
– Так почему решили начать с меня?
Я заметил, он деликатно опустил слова «поиск преступника», избегает ставить нас в неловкое положение, хороший признак, не чувствует себя виноватым, даже заинтересован, у старых людей мало развлечений, а сейчас ему почти весело.
Ингрид бросила в мою сторону косой взгляд, хотя я и не собирался давать ей слово, не тот контингент, здесь не абитуриенты в полицейскую академию.
– Дело в том, – сказал я, – что…
Нового для Ингрид я ничего не сказал, много раз это обсуждали так и этак, но когда вот сейчас выкладывал Володарскому, то сам ощутил, как выграниваю доводы, выстраиваю в логические цепочки, связываю малозначащие моменты в единое целое, и вся картина начинает смотреться законченной и понятной.
Он слушал внимательно, время от времени чуть наклонял голову, то ли соглашаясь, то ли принимая во внимание наши доводы, но это, конечно, не значит, что с ними согласен, смотрит серьезно, при всей кажущейся благодушности достаточно алертен и без чашки его чая из шиповника.
– Интересно, – проговорил он наконец задумчиво. – Интересно… Вообще тема интересная. Согласен, интересная. И когда речь идет о бессмертии, то вы правы, за обладание им человек пойдет на любое злодейство.
Ингрид подобралась, вид у нее теперь такой, что вот-вот прыгнет и повяжет, а наручниками скует руки и ноги.
Володарский взглянул на нее с любопытством, ее чувства написаны на красиво-хищном лице крупными и очень разборчивыми буквами.
– И хорошо подобрали доводы, – сказал он похвальным тоном. – Чувствуется цепкий логический мозг ученого… И даже почти жаль, что все неверно.
Она дернулась, в голосе прозвучало недоверие:
– Неверно? Почему?
– Причем, – сказал он, – не по деталям, а в самой сути. Обидно, да? Потому, следуя по этой дорожке, вы зря потеряете время. Но не буду вам мешать, а то еще чего подумаете.
Я застыл, малость ошалелый, не представляя, в какой это сути мог ошибиться. В деталях, еще могу поверить, хоть и не хочу, но чтоб в самой сути…
Ингрид пригнула голову, глядя на него исподлобья, будто собирается боднуть.
– Что можем подумать? – спросила она быстро.
– Что увиливаю, – ответил он. – Спасаю шкуру. Вам трудно поверить, вижу, но это так. В такое поверить легче.
Она сказала медленно, стараясь держать с ним контакт взглядом:
– Легче чем во что?
Он грустно улыбнулся:
– В то, как все на самом деле.
– Мне поверить трудно, – произнесла она холодновато, – вы правы.
– А вот вашему коллеге, – сказал он с сомнением, – вижу, поверить легче… Он ваш коллега?
– А что, – поинтересовалась она, – похож на приблудившегося? Что делать, с прикомандированными такое случается. А почему он может поверить? Потому что тоже из вашей когорты яйцеголовых?
Он взглянул на меня с улыбкой.
– Он лучше понимает ситуацию. Хоть и не до конца.
Я сказал осторожно:
– В сфере своей компетенции и своего возраста я понимаю, надеюсь, неплохо. Но, конечно, многое ускользает. Это Аристотель мог объять все науки да еще Леонардо, но на Ломоносове такое счастье кончилось. Он последний, кто знал все, да еще и стихи писал!
