В городе
днем было тепло, и даже солнца нам выписали, как положено. И можно, бегая по разным мелким делам, перекладывать лежащие на земле сухие ветки, чтобы получались руны. Чтобы всякому, кто внимательно смотрит под ноги и умеет читать рунический алфавит, был добрый знак.
Забавно бывает обнаружить в какой-то момент, что это теперь – твоя работа. И занимаясь ею, ощущаешь вовсе не возвышенный мистический трепет, а мирное дворницкое удовлетворение от наведенного порядка.
В дюнах
отец и сын лет семи-восьми развлекаются, гоняясь друг за другом по крутым песчаным склонам. «Папа, – кричит мальчик, – смотри! Я сейчас научу тебя быстро падать!»
Призрак Ницше появляется у него за спиной и аплодирует.
В кармане
давно не надеванной куртки нашелся старый блокнот с записями. Разрозненные фрагменты текущих событий и фрагменты будущих (теперь-то уже прошлых) рассказов. В хозяйстве уже не пригодится, все давно переписано (или отвергнуто). Можно выбросить или сжечь этот бумажный хлам.
А можно вырвать из блокнота исписанные страницы, свернуть их аккуратно трубочками и разнести по всему городу, подсовывать потихоньку в разные щели, в замки, висящие на мостах, подклеивать к афишам на тумбах, оборачивать ими ветки деревьев, прикапывать в речной песок, чтобы у случайного прохожего появился крошечный шанс заметить бумажку, взять, развернуть и прочитать (если, конечно, понимает по-русски, но у нас многие понимают): «Один серьезный постоялец пожелал, чтобы я пошла к черту, и я отлично провела там время, даже в Барселоне так не развлекалась». Или: «Риелтору Марии благоприятна стойкость» – или: «Блондинка, слишком красивая для 7 часов утра» – или просто: «Заметили».
И еще несколько дюжин вариантов.
На моем внутреннем языке подобные действия называются: «внести хоть немного здравого смысла в окружающее человеческое безумие». Потому что мой смысл – самый здравый смысл на этой прекрасной земле (из более-менее выражаемых словами, конечно, с абсолютно невыразимыми смыслами мне пока тягаться рановато).
В машине
Насте
слушали «Vacanze Romane» Matia Bazar. Все остальное мне у них вообще никакое, не раздражает и на том спасибо, а вот «Римские каникулы» выворачивают меня наизнанку, глупым сердцем наружу, лучшая музыка для короткой поездки лунной летней ночью, трепетный такой винтаж.
Перед этим пили розовый берлинский лимонад из ревеня, сидя в «Кофеине» на Вильняус, сперва на стульях, потом пересели на подоконник, потому что в полночь «Кофеин» на Вильняус превращается в тыкву, а из стульев его строят вавилонскую башню. И сегодня построили, прямо у нас на глазах.
Еще перед этим видели вечеринку светлячков-оборотней на задворках Ужупского инкубатора.
Проходили потом по Кафедральной площади, и я говорю: «У нас же тут плитка с надписью «stebuklas», а ну давай становись, загадывай желание, да вот хотя бы мир во всем мире… черт, еще недавно это звучало как надоевшая шутка».
…А теперь только ночь, луна, рrofumo tuo di vacanze romane и прочая дольчевита. И насекомое золотоглазка деловито ползет по экрану моего компьютера. Оно, наверное, слышало краем уха (крыла? лапки? задней части брюшка?) про ослепительно-белый божественный свет и радо, что может слиться с ним прямо при жизни, не откладывая на потом.
В начале
улицы Чюрлене кто-то нетерпеливый и страстный украсил голые еще по-зимнему кусты бледно-сиреневыми искусственными цветами, спасибо ему за обман.
Текущая совокупность значений метеорологических элементов и атмосферных явлений милосердна – не столько ко мне, сколько к моей работе, стойко несет караул в районе нулевой отметки, иногда кидает в серый суп дня щепоть холодных осадков – если и сбегу от письменного стола, далеко не уйду, вернут.
Все же у меня довольно странная жизнь. В детстве мне хотелось путешествовать; меня очень мучило понимание, что мне, наверное, не понравится в космическом корабле, как-то там все-таки стремно – но как же тогда отправляться на Марс и тем более в другую галактику?! Время показало, что страх обосраться в космическом корабле так и останется умозрительным, на практике его захочешь – не воплотишь, и мне даже как-то полегчало. Впрочем, вместо того, чтобы путешествовать, я все равно сижу за письменным столом и занимаюсь полной ерундой – ну, правда, по велению сердца. Из чего, вероятно, следует, что мое сердце – псих. И хочет совсем не того, чего на самом деле хочет, вот я о чем.
В начале улицы Чюрлене кто-то разрисовал мелом двери подъездов, такие четкие поспешные профили, как на пушкинских черновиках, только носы все больше картошкой. Есть на что поглядеть!
Это, как понимаем мы, были путевые заметки из единственно доступного мне сейчас далекого путешествия через весь Старый Город, с одного холма на другой холм.
В новостях пишут,
что рождественский поезд будет ездить по городу аж до 31 января.
То есть прикиньте. Конец января. В городе давным-давно убрали не только рождественские украшения, но даже жалкие их остатки. Трупы невинно убиенных елок вывезли со всех помоек. Витрины переделали под день Валентина или какой там у нас следующий праздник незамутненного шопинга. Народ, уставший от зимы, оказавшейся не такой милой, как на открытках, раскорячившись, бредет по гололеду с полными авоськами свиных ушей и шоколадных сердец. Троллейбусы томно подползают к остановкам, из офисов выскакивают покурить усталые менеджеры среднего звена. В общем, суровые будни. И посреди всего этого, сверкая огнями и бренча колокольцами, синий рождественский поезд. Невинный, как в первый день творения, прекрасный, как горячечный бред. Усталые менеджеры среднего звена выбрасывают сигареты, хозяйки роняют авоськи с шоколадными сердцами и свиными ушами, все дружно запрыгивают в вагончики, вытаскивают из кошельков последние два евро и уезжают навсегда. Больше их никто не увидит.
Все как я люблю, короче. Так и будет.
В парке
две вороны вцепились в газету и сражались за право ею обладать. Думают, что информация – это власть. Многие почему-то так думают, тогда как потребление информации давно уже стало принудительной повинностью.
В том месте,
где у нормальных людей сердце, у меня дует ветер.
В южных городах
легко перестать беспокоиться из-за пустяков. Сколько мусора на тротуары ни накидай, какую вонищу ни разведи в отдельно взятых местах, какой смертный ужас ни устрой в витринах, все это кажется, как минимум, уместным, а на самом деле, конечно, прекрасным, как сама жизнь.
Надо бы мне пожить на юге подольше. Северные города активизируют во мне не просто зануду, а целый клуб любителей орднунга, члены которого непрерывно судачат у меня в голове о мировом несовершенстве. Но стоит мне попасть на юг, как вся эта бригада отправляется на свой вечный внутренний пляж; сильно подозреваю, что они там ныряют с пирса с гиканьем и без трусов. А я от них отдыхаю.
