— А живется ему ох как несладко, — говорит Джорди.
— В смысле, кому?
— Ну, Черепу.
— Ой, как же мне его жалко.
Джорди хохотнул:
— Угу. Бедная мятежная душа.
Я хмыкнул и давай дальше мять глину. Покатал ее ладонями по крышке парты, получился этакий дурацкий червяк. Я вспомнил про младенца, который корчился в руках у Стивена. Вспомнил, как именно Стивен шепнул ему: «Шевельнись, оживи».
Джорди поднял своего монстра повыше.
— Привет, Дейвичка, — рычит. — Что-то я проголодался.
Я покачал головой и вздохнул.
— Спокойно, малыш, — говорю. — Я спасу тебя от страшного, свирепого Черепа. Агу-агу.
А Трёп нас все подначивает:
— Трудитесь дальше, мои художники! Кто знает, какие чудеса ждут вас впереди!
19
В ту субботу мы служили на свадьбе. Девица с Лим-лейн по имени Вера, которая всего года два как закончила школу, выходила замуж за тощенького паренька по имени Билли Уайт. Джорди сказал, что надо окончательно чокнуться, чтобы пойти за такого урода, но мне так не показалось. Пока шел обряд, загремел гром. Все тетушки и соседки, присутствовавшие на церемонии, сразу подняли глаза к потолку — разволновались за свои шляпки. Но когда настала пора выходить наружу для свадебной фотографии, гроза уже пронеслась и даже подсохло. Все они встали позировать на солнышке рядом со статуей святого Патрика в обычных его звериных шкурах, с длинными патлами, с клубком змей у ног. А потом все гости-мужчины распустили галстуки, закурили, стали обмениваться шуточками и гоготать. Женщины обсуждали шляпки друг дружки и то и дело взвизгивали, услышав что-то смешное. Детишки скакали по церковным ступеням. Отец О’Махони болтал и улыбался. Мы с Джорди рассматривали гостей, прикидывая, от кого можно ждать чаевых. Тут я увидел Марию — стоит с женщинами и явно скучает. Потом нас подозвал Билли Уайт. Говорит, Вера хочет, чтобы мы сфотографировались с ней рядом в своих подрясниках и стихарях.
На память, говорит. Чтобы этот прекрасный день запомнился им навсегда. Мы не против? Мы только плечами пожали. Ну ладно, говорим. А я добавил: но Джорди вряд ли влезет в кадр. Встали, жених и невеста между нами. Все взялись за руки и завели глаза вверх. По льдисто-синему небосклону плыли большие пушистые облака, я стал следить за ними, и мне показалось, что сейчас кувыркнусь назад. Раздался щелчок, блеснула вспышка, а потом Билли пожал нам руки. Сказал, что им с Верой будет очень приятно, если мы примем небольшой подарок, и протянул нам десять фунтов. Джорди сунул их в карман.
— Десятка! — прошептали мы хором.
— Вот, говорил я тебе, что Билли нормальный мужик, — говорит Джорди.
Потом они еще сфотографировались с отцом О’Махони — он стоял сбоку и как бы благословлял их.
Мы поднимались по ступенькам, чтобы снять в церкви свои облачения, и тут ко мне подошла Мария.
— Она очень красивая сегодня, да? — говорит.
Я остановился на второй ступеньке. Джорди поднимается дальше. Я громко сглотнул. Смотрю мимо Марии, на Веру.
— Угу.
— Мы с ней двоюродные, — говорит. — Только, по-моему, это сбрендить надо, а?
— В смысле?
— Выходить замуж в таком возрасте. Я ни за что не выйду так рано.
— Правда?
— Ага. Меня так просто не поймаешь. Сбегу — только меня и видели!
Я посмотрел, как Билли обнимает и целует Веру, стоя рядом со статуей. Мария смотрит на меня, ухмыляется. Потом как дернет плечами.
— Вот, я все сказала, — говорит. — Просто решила подойти поздороваться.
— Здравствуй, — говорю.
Глаза у нее невероятные, синее неба. Она уже повернулась, а я говорю:
— Мне понравилась твоя лошадка.
— Какая лошадка?
— Которую ты слепила на рисовании.
Она уперла руки в бока.
— Это была не лошадка, Дейви, а лев.
Ухмыльнулась, смотрим в разные стороны. Женщины в шляпках опять заходятся от смеха. Мария сказала:
— На свадебный обед я не пойду.
— А.
— Нужны мне эти бутерброды с ветчиной, визгливые дети и вонючие мужики. — Посмотрела на небо. — Самая погодка, чтобы прогуляться, — говорит.
— Правда?
— Хочешь — пошли.
Я прямо чувствую: Джорди хочет, чтобы я от нее отделался. Она посмотрела на него, закатила глаза, потом снова на меня смотрит:
— Ну так как?
— Пошли.
Попытался говорить спокойно. Поднялся по ступенькам, а облака над церковной крышей сделались крыльями ангелов.
20
— Ты это куда собрался и с кем? — спрашивает Джорди.
— Да просто прогуляться, дружище.
— Просто прогуляться? У нас, кажется, другие дела намечались.
— И какие это дела?
— Какие? Обычные.
— Это какие?
— Мне почем знать? Пошататься, все такое.
— Слушай, Джорди, мы не долбаные сиамские близнецы.
— Так, еще раз повтори. — Сбросил подрясник. — Прогуляться?
Мы были в ризнице, где всегда переодевались. Там стояло здоровущее распятие, шкаф, где хранились вино для причастия и облатки, огромный комод и платяной шкаф для облачений священника, лежали пачки свечей, громоздились коробки с ладаном, стопки молитвенников, сборников гимнов, изображений святых — тот колченогий, тот проткнут стрелами, — портреты священников и епископов, которые уже померли. К стене был приколот график работы нас, служек.
Я через голову стянул белый стихарь. Расстегнул пуговицы на красном подряснике, снял его тоже.
— Хочешь, ну, типа… пошли с нами, — говорю.
— Да ну? Изображать при вас этакую цыпочку?
Я попытался оттереть со штанины джинсов пятно от травы, а с ботинка — засохшую грязь. Повесил подрясник и стихарь на свою вешалку, среди облачений других служек. Джорди сделал то же самое. А на меня не смотрит.
— С ней подружка пойдет, — говорю.
— В смысле, эта горгулья?
— Джорди, кончай.
— Пойду пообщаюсь с пацанами в «Ветреном уголке». Может, отдубасим какого из Спрингвеллера. — Поджал губы и заговорил писклявым девчачьим голосом: — А ты валяй на прогулочку со своей красулечкой. — Шагнул к двери. — Только во вторник не надумай прогуливаться, — говорит.
Вышел в основную часть церкви, потом из церкви наружу; массивная дверь хлопнула у него за спиной.
Я пошел за ним следом. На выходе столкнулся с отцом О’Махони — тот возвращался в храм.
