— На луну? — переспрашиваю.
— Угу. — Ухмыляется. — Загорал под луной, будто с солнцем ее перепутал. Ты видел его кожу?
— В смысле?
— Да он как из воска. А нюхал его?
— На фиг мне сдалось его нюхать?
— А я нюхал. Столкнулся с ним на улице. Идет вместе с Мэри — парочка придурков. Чем от нее пахнет, сам знаешь.
— Угу.
Старостью, хотя мама говорит — она даже и не пожилая, а еще чем-то сладковатым.
— Так вот, от него гораздо хуже. Фу. Воображаю, каково сидеть с ними рядом.
Мы как раз возвращались из школы мимо дома Дурки. Посмотрели на окна, на обтерханные тюлевые занавески, на очертания медальона со Святым Сердцем — как у всех католиков в доме. Над трубой вился белый дымок.
— Ион еще всякое вытворяет в саду, — сказал Джорди.
— Всякое?
— Так говорят. Говорят, часами сидит у Дурки в сарае. И оттуда доносятся стук, грохот, вой и визг.
— Вой?
— Ну, так говорят… Опа! Череп.
Мы разом остановились. Втиснулись в густую изгородь. Сердце так и бухает, даже дышать трудно.
— Порядок, — сказал наконец Джорди. — Он в другую сторону двинул.
Я высунулся наружу. Вон он, Чарли Черрис, Череп, шагает к Хиворту. Даже отсюда видно, какой он стал могучий. Его что ни встретишь, он все здоровее делается. Ишь как вымахал со времен нашей последней битвы. Они с дружками подкараулили нас в тот день у кладбища. Помню, как мощные руки Черепа сжались у меня на горле. Помню, как его ботинки вдавились своими острыми носами мне в щеку. Помню злобные глаза, грозное дыхание, ядовитый плевок. Иногда я просыпался по ночам, увидев во сне, что все это случилось снова.
Мы с Джорди пережидали за изгородью, вглядывались, тряслись. Череп зашел в «Лебедя». В свои шестнадцать он уже пил как взрослый.
— Нужно народу собрать побольше, — сказал Джорди.
— Верно, — подтвердил я.
Мы пошли дальше. Я пытался не думать про Черепа.
— Вой, говоришь?
— Угу. Такие дела. Вой. Да так заходится, что и мертвого разбудит.
3
Следующая суббота выдалась удачная. Двое похорон, в девять и десять утра. Я прислуживал на обоих, Джорди тоже.
Первым хоронили какого-то типа из Стонигейта. Он вывалился из автобуса на Сандерленд-роуд. Совсем уже был старый, так что по нем не очень плакали и причитали. Мы отслужили положенное в церкви, потом сели в черную машину, и она поехала за катафалком на кладбище в Хиворте. Там мы махали кадильницей, брызгали святой водой, а отец О’Махони говорил о прахе, который воротится к праху. Бывает, что кто-то из родственников без напоминания дает тебе на чай, а иногда приходится и поклянчить. На этот раз я решил раскрутить дядьку в чудаковатом синем костюме, старикова сына. Он специально приехал из Лондона. Я нагнал его, когда все потянулись обратно к черным машинам.
— Соболезную, — говорю вполголоса.
— Спасибо, — отвечает.
— Меня Дэвид звать, — говорю.
— Спасибо, Дэвид.
— А это дружок мой Джорди. Рады были вам нынче помочь.
С ним рядом женщина шла, так она его пихнула локтем и что-то прошептала.
— Спасибо, — говорит он снова.
И сует мне в руку сложенную купюру.
Когда мы вернулись в машину, я ухмыльнулся. Положил ладонь Джорди на колено, разжал кулак, показываю. Он присвистнул:
— Десять шиллингов!
Отец О’Махони кашлянул. Он сидел впереди рядом с гробовщиком и наблюдал за нами в зеркало заднего вида.
— Эй, ребятки, — сказал он. — Об уважении не забывайте.
— Простите, святой отец, — откликнулись мы хором. А потом, шепотом: — Десять шиллингов!
И я увидел, как священник опустил глаза и улыбнулся.
Следующая церемония не так гладко прошла. Еще один мужик, но помоложе, сын и дочка почти наших лет. Даже отец О’Махони сморгнул слезу и то и дело сморкался в большой синий платок. Мужикова жена на кладбище совсем расклеилась и давай кричать:
— За что? За что? За что?
Мы с Джорди такого уже понавидались, как поступать, знаем: ноль внимания, делать свое дело. И вот ведь что интересно: именно на таких похоронах с чаевыми всегда порядок. К нам подошел мужик в черном котелке, выдал каждому по полукроне и сказал, что мы славные ребята.
— Такова уж она, жизнь, парнишки, — говорит. — Вы-то это понимаете?
— Да, — ответил я.
— Вот и живите в полную силу. А то оглянуться не успеете…
— Мы будем в полную, мистер, — говорит Джорди.
— Вот и молодцы!
— Еще пятерка! — шепчем.
И тут я увидел Стивена Роуза. Стоит между могил. Лицо, как Джорди и говорил, восковое. Мы прошли с ним совсем рядом. Под мышкой он держал ком желтой глины.
— У тебя все в порядке, Стивен? — спрашивает отец О’Махони.
Тот сперва будто и не услышал, потом мигнул и говорит:
— Да, святой отец.
— А как там твоя тетушка?
— Не знаю, святой отец. Дома, святой отец.
— Передай, что я о ней справлялся. Через пару дней снова к вам зайду.
— Да, святой отец.
Священник пошел было дальше, потом опять остановился:
— Вон, тут со мной двое славных парнишек. Надеюсь, вы подружитесь.
— Да, святой отец.
— Вот и хорошо.
Стивен шагнул ко мне поближе. Тут я понял, что Джорди говорил про запах.
— Мне это могильщики дали, — сказал Стивен. — Она из очень, очень глубокого слоя.
Провел по глине рукой. Лизнул пальцы, прижал к ней. Вытащил оттуда камешек или еще что, осмотрел.
— Косточка, — говорит.
Быстро выдавил три дырки, полоску: глаза, нос, рот. Поднял, покачал, будто куклу. Заговорил за нее писклявым голосом.
— Добрый день, — говорит кукла. — Как тебя зовут?
— Дейви, — отвечаю.
— Эй, Дейви! — окликнул Джорди от дверей машины.
— Никуда не годная глина, — говорит Стивен. Процарапал ногтем, показал, как она крошится. — Видишь?
— Угу.
Он помахал рукой у меня перед глазами, уставился мне в лицо, ухмыльнулся:
— Ты с ней не поздоровался. Давай поздоровайся.
Я повернулся к Джорди.
— Давай, — говорит Стивен. — Так, в шутку.
— Добрый день, — буркнул я.
— Добрый день, Дейви, — пискнула глина. — Спасибо, что поверил, будто я живая.
