Никогда не подумаешь, глядя на это милое, разрумянившееся во сне создание, что оно может нежным голосом произнести циничные, жестокие слова:
— Андрей, ты же теперь освободился! Почему мне надо лишать ребёнка отца?
Будто и не прибегала сумрачным октябрьским утром девяносто третьего года Франсуаза на Звенигородку, не обнимала плачущую Липку, не утешала её! Не называла девчонку красиво и загадочно — «Тиллиа кордата». Зря говорят, что познавший горе понимает других лучше, чем счастливец. Олимпиада Бабенко, в тринадцать лет ставшая круглой сиротой, а потом лишившаяся обоих братьев, даже представить себе не могла, каково Андрею выслушивать её реплики…
Озирский с досадой отвернулся, боясь, что Липка проснётся от его внимательного взгляда. Осторожно обошёл беленькую кроватку своего сына под голубым кисейным пологом, коробку с бесчисленными игрушками, и неслышно покинул спальню. Быстро умылся, почистил зубы, надел спортивный костюм.
Половина седьмого. На кафельных стенках кухни розовые пятна — окна смотрят на восток. Так и есть. Вокруг — классический бедлам, посуда не помыта. В кастрюлю из-под Андрейкиной манной каши капает вода. Вот потому-то и приснилась раковина в СИЗО. Да ещё на ужин вчера ели макароны. Конечно, не тюремные, а итальянские, высшего сорта. Кстати, готовил их сам Озирский. Липка зашилась с сынишкой. Тот орал, как резаный, до часу ночи. А потом вдруг заснул без задних ног и не потревожил родителей своим хныканьем до самого утра.
Андрей испугался, что парень заболеет, и Липка будет вообще никакая. Тогда придётся самому заниматься хозяйством, готовиться к встрече Оксаны. Она должна послезавтра прилететь с дочерью из Стамбула. Да ещё, между делом, надо расследовать зверское и совершенно бессмысленное убийство брата и сестры Колчановых, случившееся в Новогиреево неделю назад.
«Кажись, пронесло», — подумал Озирский, доставая из холодильника пакет грейпфрутового сока. Он пил жадно, ворочая кадыком. Когда от литра божественного напитка остались одни воспоминания, решил просмотреть материалы по насильникам и маньякам. Их вчера закинул на Пресню Дмитрий Буссов, друг Андрея и бывший коллега.
Сейчас Буссов занимался не своим делом. Подонки, портящие девочек в лифтах, редко бывают организованными. Но в смекалке и осторожности, а также в патологической наглости им не откажешь. Димка свой гонорар получил сразу, наличными, и попросил не стесняться. У него в аналитическом центре работала подружка, которая всегда была готова подобрать Димульке нужные сведения.
Андрей положил перед собой папки с распечатками, над которыми ещё вчера намеревался просидеть ночь. Но из-за возникшего аврала сделать это не успел. Перед тем, как углубиться в работу, Озирский полил на кухне цветы. Увидел, что между глиняными горшками Липка оставила зубное колечко сына. Андрей перекинул его поближе к мойке — чтобы сразу нашла. А то будет ползать под столами и диванами, ещё до конца не проснувшись. И, конечно, попросит его сбегать в аптеку за новым кольцом.
А ему некогда — нужно искать убийцу Родиона и Ксюши. Его об этом просили Гета Ронина, Елена Грантынь, Екатерина Колчанова. Уже звонил их отец, Игорь, и тоже умолял разыскать преступников. Жалел только, что он теперь совсем не богатый, не то, что прежде. Да, регулировщики подводных лодок в Союзе получали восемьсот рублей при средней зарплате по стране в двести двадцать. Андрей ответил, что денег с него всё равно не возьмёт.
Теперь не вернуть ни детишек, ни Фрэнс. О них можно только вспоминать. Всплыл в памяти ресторан «Афродита» на Невском. Там они отмечали освобождение Андрея из СИЗО УФСБ. Фрэнс соскучилась по свежим устрицам, фаршированной трюфелями гусиной печени и французским улиткам с чесночным маслом.
Кроме того, супруги заказали омлет с чёрной икрой, две бутылки белого вина. И просидели вдвоём за столиком до часу ночи — ока не закрылся ресторан. Несмотря на конец октября, Франсуаза продемонстрировала искушённой публике потрясающее вечернее платье — зелёное, на тонких бретелях. Оно облегало стройный стан, будто вторая кожа.
Неудивительно, что весь вечер мужики пялились не на своих «тёлок», а на жену Озирского. Тот всё ещё чувствовал себя заключённым. А ведь посетил сауну, побрился, надел смокинг с «бабочкой» серебристого цвета. Колоритная пара сразу же была признана лучшей, попала в центр внимания. Это были, с точки зрения посетителей «Афродиты», настоящие иностранцы.
В тот вечер они долго вспоминали совместную жизнь, которая насчитывала только три года. Но они стоили тридцати, а то и пятидесяти обычных лет. Шёпотом, переходя с французского на русский, супруги говорили о том, как впервые встретились на ступенях у входа в питерский телецентр. Это было жарким, трагическим летом девяносто второго.
Франсуаза много раз отводила от него беду. А вот Андрей прозевал, проворонил, прошляпил в тот пасмурный, совсем ещё зимний день. В центре Петербурга лежал глубокий снег, не говоря уже об окраинах. Если бы Андрею позволили, он принял бы на себя удар каменной глыбы с осыпающегося балкона — чудовищный, слепой.
Но чужую судьбу на себя не примеришь. Тяжкая доля внезапно погибнуть во цвете сил и красоты выпала Фрэнс. Андрей же должен был брести по жизни уже без неё. Остаётся утешать себя тем, что жена ничего не успела понять…
Как часто люди бывают невольно жестокими, чёрствыми! Если бы знать, что будет хотя бы завтра… Тогда, вечером одиннадцатого октября прошлого года, Андрей и не подозревал, что ночью генерала Горбовского увезут из квартиры на Морской набережной в госпиталь УВД на проспект Культуры. И лишь чудом спасут после обширного инфаркта.
Тогда не стал бы Озирский давить Сысоичу на психику. Сам ведь был не в лучшей форме, иначе сообразил бы, каково пришлось генералу. Ведь нужно было принять меры к задержанию вероятного инициатора или даже заказчика взрыва на Приморском проспекте. И в то же время не изменить крепкой проверенной дружбе, не допустить произвола.
Никто на месте Захара не мог пренебречь мнением начальства о своей персоне. В министерстве каждый день обсуждали ход расследования обстоятельств взрыва «мерседеса». И в то же время Озирский заметил, как мучительно генералу видеть под конвоем своего лучшего сотрудника…
Тридцатого октября Андрей с Франсуазой поехали в госпиталь. Леокадия Леонидовна Горбовская, в распахнутом белом халате, из-под которого виднелось строгое, почти траурное платье из чёрного трикотажа, кинулась на шею Андрею прямо при его жене.
— Выпустили?! Неужели, выпустили?… — повторяла она, заливаясь слезами. — Андрей, Зарик так переживал, что раньше не смог этого сделать! Даже, видишь, заболел. И всё спрашивает, как там твои дела…
Пышная причёска Лики рассыпалась на отдельные локоны. Андрею показалось, что в волосах генеральши отчётливо проступила седина. Воспалённые её глаза жадно вглядывались в лицо Андрея.
— Недели три назад, перед тем, как у Зарика ночью сердце схватило, он допоздна задержался в Управлении. Даже не позвонил нам с Лёнькой, хотя мы договорились…
Лика тащила Озирского и Франсуазу за руки по длинному коридору. Супруги тоже были в белых халатах. Горбовская не могла успокоиться — она то и дело вытирала набегающие слёзы.
