Над изголовьем генерала висел образок. Это был преподобный Антоний Леохновский. Иконка была с Рониным во время покушения. Гета с матерью всё время спорили, уберегла она отца или нет. Можно повернуть и так, и этак. Он был смертельно ранен, но выжил. Правда, в себя прийти не может…
— Дольше всего нас у входа продержали. Всё танк проверяли — нет ли чего внутри. Перестраховщики.
Гета подальше убрала упаковки с одноразовыми шприцами, гигиенические салфетки, баночку с кремом. Я старался на Ронина не смотреть, потому что действительно боялся.
— Русик, вот мой папа.
Взяв меня за руку, как малыша, Гета направилась к постели. Я споткнулся о пакет с немецким одноразовым бельём. Маргарита Петровна бросилась его собирать.
— Русик, я сама всё сделаю! Ты не обращай внимания. Какой танк замечательный! И ключик есть… Заводится, да? Ты специально для Тосика купил?
— Для какого Тосика? — Я сразу не понял, что так называют Ронина.
— Для Антона. — Маргарита Петровна всё рассматривала танк. — Может, покажешь, как он двигается?
— Конечно, покажу, — бодро ответил я.
— Папа, здравствуй! — сказала Гета, наклонившись над постелью.
Я разглядывал генерала очень внимательно, но ничего жуткого не обнаружил. Такого про него наговорили — и обгорел весь, и шею сломал, и внутри всё ушиб. Но никаких шрамов, по крайней мере, на лице, у него нет. У меня и то больше. Озирский верно заметил — выглядит Ронин лет на тридцать пять. Глаза у него большие, голубые. Совсем не похожие на Гетины. И волосы другие — мягкие, редкие, как будто обесцвеченные.
Одет Ронин в спортивный костюм «Найке». Под курткой у него водолазка. Он смотрит на меня, прищурившись, будто раньше знал, да забыл, кто я такой.
Гета потрясла отцовскую руку, потом сказала:
— Папа, это Руслан Величко, друг Андрея Озирского. Ты ведь помнишь Андрея?
Я почему-то ожидал, что Ронин кивнёт. Он моргнул, и Гета взвизгнула. Маргарита Петровна прямо-таки захлебнулась от восторга.
— Видишь, Русик, наш папочка Андрея помнит! Дай Антону руку, поздоровайся с ним. Вы же знакомитесь.
И начала запихивать мои пальцы в ронинскую ладонь. Он немного пожал их и отпустил.
— Вот так пока, — вздохнула Гета. — А говорить папа не может.
Она тряпкой вытерла тумбочку у кровати, стол и подоконник.
— Мам, Андрей не звонил? Что у него там случилось? Надо же знать, сколько времени ждать его.
Потом Гета уселась в кресло напротив меня, взяла танк и ключик.
— Нет, Андрей не звонил. А вот с тётей Ниной я разговаривала.
Маргарита Петровна убрала в тумбочку тарелку и ложку.
— Она не может в воскресенье сюда приехать, просила извинить. Может быть, через неделю…
— Небось, когда папа пиры закатывал, у неё время находилось, — процедила Гета сквозь зубы.
И я увидел, что она свою тётку страсть как не любит.
— Геточка, не надо так говорить. Это же родная тётя!
Мать говорила это в первую очередь для меня — чтобы не брал плохой пример.
— Будь она чужая тётя, я бы претензий не предъявляла, — проворчала Гета, поглаживая отца по руке.
А я смотрел на Ронина и не понимал, почему он сидит в подушках совершенно неподвижно. Глядит в одну точку, то есть на окно. И выражение лица у него не меняется. Но больного совсем не похож. На нём ни бинтов нет, ни даже зелёнки. Кожа розовая, глаза прозрачные. А ведь у больных всё не так.
Я под одеялом рассмотрел его ноги. Действительно, очень длинные. И разворот плеч — что надо. Да, действительно, Озирский прав. Похоже, что генерал притворяется. Играет в то, что ничего не понимает. Только как ему не надоест смотреть в окно уже полчаса?…
— Дядя Толя с женой, конечно, гриппом заболели? — ехидно спросила Гета.
— Да, но не они, а их дети…
Маргарита Петровна развела руками. Личико у неё маленькое, смуглое. Под вьющейся чёлкой — узкие глаза. У Геты черты лица, как у матери, если их увеличить по клеткам. А фигура — да, в батю.
— Придётся нам вдвоём тут куковать, если Андрюша не навестит.
— Это уж как водится! — Гета взяла с тумбочки танк. — Мам, давай заведём, посмотрим. Может, папе понравится? Мы ещё такое не пробовали ему показывать. Руслан хорошо придумал…
Гета вскочила, обежала постель, на ходу заводя танк. Я тоже решил проверить, как всё получится, и сел на корточки. Маргарита Петровна устроилась в кресле.
— Тосик, ты посмотри, какой подарок тебе Русланчик принёс!
Гета усадила отца так, чтобы он видел танк на полу. Потом встала на колени, рядом со мной. Танк заурчал и принялся водить туда-сюда пушкой. У меня побаливала голова, и сильно колотилось сердце. Но было так интересно, что я мысленно на всё плюнул. А потом взглянул Ронину в лицо и замер. Он с интересом смотрел на танк…
Лицо генерала оставалось таким же напряжённым, немного беспомощным. Но из глаз вдруг потекли слёзы. И я понял — он не притворяется. Действительно, не может вспомнить, что это такое ползёт по паласу. А потом стало похоже на то, что Ронин сейчас придёт в себя. Он раскрывал глаза шире и шире. Потом немного приоткрыл рот. И вдруг пошевелился.
Мне казалось, что он изо всех сил тянется к танку, который ехал прямо к кровати. Я вцепился зубами в мякоть ладони, чтобы не заорать. Глаза Ронина делались всё больше. Лицо его колыхалось передо мной, как в тумане. А зрачки были похожи на две дырки размером с пистолетное дуло. Верхние веки ушли через лоб под волосы, а нижние продавили щёки.
Я, наверное, всё-таки заорал, потому что увидели одни глаза — уже без лица. Маргариту Петровну с Гетой я потерял. Внезапно с потолка посыпались блестящие звёздочки, похожие на снег в сильный мороз. В ушах противно загудел зуммер. Окно превратилось в блин и улетело наверх. А я, хохоча, упал на палас. Чьи-то огромные ноги бежали на одном месте, около моего лица. Но почему-то никак не могли убежать.
А потом я понял, что лежу в машине, которая куда-то едет. Я испугался, что меня увезли на «скорой», а мать ничего не знает. Во рту было горько и сухо. Майка промокла, свитер — тоже. Было очень жарко, и хотелось всё с себя скинуть.
Кошмар, так фраернуться при Гетке Рониной! Я больше никогда с ней не встречусь — от стыда. Ладно, генерал ничего не понял. Ну, Маргарита Петровна простит. Куда везут-то меня, надо глянуть!..
Я приподнялся на сидении машины и понял, что это никакая не «скорая». Мы с Андреем Озирским едем в джипе. У лобового стекла болтается знакомый крысёнок. С нами больше никого нет. Главное, что уже темно, и в окошках мелькают огни.
— Андрей, куда едем? — сонно спросил я.
— Домой, куда ж ещё!
