— Я считаю, что лучше работать парой, — сказал Чугунов. — Шеф рассудил верно.
Лёшка остановил «тачку» около громадного дома, окна которого горели от солнечных лучей. Воздух пах весной, нагретым песком, почему-то конфетами. На площадке, неподалёку от гаражей и автомобильной эстакады, визжали дети, качаясь на скрипучих качелях.
— Я не знаю, как всё выйдет. Долго придётся там пробыть, или старушка раскроется сразу. Ты отдохни пока, — сказала я Чугунову.
— Ты изображаешь подругу её внучки? Шеф не успел полностью поставить меня в курс дела, — сообщил Чугунов. — Ему как из Управления позвонили, с Петровки…
— По легенде, я Лена Борцова, которая училась с Наташей в школе. Потом она уехала в Париж, стала там манекенщицей. Такая дама действительно существует. Правда, ей тридцать лет, а мне двадцать. Но бабушка почти совсем слепая. По голосу она Лену не знает, но слышать про такую подружку вполне могла.
— Бабушка Логиневской идёт тебя, или ты завалишься нахаляву? — поинтересовался Алексей.
— Мы договорились о встрече. Нина Георгиевна Шейкина согласилась меня принять. Из дома она не выходит. Инвалид первой группы по зрению.
— Ужас! — вздохнул Чугунов, почёсывая макушку. — Вы на который час договорились?
— Около часу дня. Бабушке спешить некуда, так что конкретное время она не назначила. Другое дело, что сейчас она одна. Но в любой момент может приехать её дочь — тётка Наталии. Она привозит продукты. Боюсь, что тётушка знает Лену Борцову. Так что встречаться нам ни в коем случае нельзя.
— Понял. Тогда беги. — Чугунов откинулся на спинку водительского сидения. — Ни пуха, ни пера!
Странно, что он спал с Липкой. Да и Колька как-то не смотрелся в её постели. Озирский — это да, он любой подойдёт. Но, если уж с Лёшкой у сестры вышло, только за него замуж и идти. Надёжен, как каменный забор, и лицом не урод. Ничего, он быстро найдёт другую.
Видимо, он тоже непроизвольно сравнивает меня с Липкой. Или привычка у Лёхи такая — каждого человека внимательно рассматривать? Понятное дело — охранник.
— К чёрту! — ответила я, выбиваясь из «фольксвагена».
Близость лугов и полей здесь чувствовалась особенно. В лицо душ сильный сладкий ветер. Я достала зеркальце и машинально проверила, в порядке ли мой макияж. Только ведь Нина Георгиевна его всё равно не увидит.
Кусты ещё не распустились окончательно, и Лёшке пришлось загнать машину за гаражи. Я же подошла к стеклянной двери, нашла кнопку с номером нужной квартиры на щитке домофона, уверенно позвонила. Помня о недуге старушки, я повторила попытку связаться с ней четыре раза.
Наконец, раздался голос:
— Да-да, говорите, пожалуйста!
Я уже знала, что Шейкина — дама интеллигентная, воспитанная. Значит, меня не прогонит. Это с одной стороны. А с другой, наоборот, именно в связи с этим возникали трудности. Озирский, конечно, старался всё предусмотреть. Чтобы наверняка сойти за модель, я две последние ночи зубрила специальные термины — кастинг, показ, букер.
Последним словом обозначают человека, который опекает модель, заботится о ней. Букер ведёт переговоры с клиентами, посылает домой приглашение на показы. Если девушка плохо знает город, букер консультирует её. Объясняет, как лучше добраться до места очередной деловой встречи.
Плохо, что я не знаю французского, хотя, по легенде, прибыла из Парижа, а не из Стамбула. Вот про тот городище я бы порассказала всяких историй! Но от меня в данном случае ничего не зависело. Андрей признал своё упущение и пообещал показать мне Париж немного погодя. А пока наспех придумал несколько историй, в которых упоминались названия тамошних улиц и ресторанов. На непродолжительный разговор с Шейкиной мне должно было хватить. Шеф выяснил, что сама Шейкина французского языка тоже не знает.
А, может, она и не будет приставать. Не до Парижа, когда погибла родная внучка — пусть несколько месяцев назад. Когда Шейкина отозвалась, я сильно вздрогнула, и опять вспотела. Надо держать себя в руках, конечно. И не забывать, что я теперь — оперативник.
— Нина Георгиевна, добрый день! — сказала я немного в нос.
Так, с моей точки зрения, должны говорить всё, приехавшие из Франции.
— Мы с вами договорились встретиться сегодня. Я — Елена Борцова…
— Конечно, милая, конечно! — Старушка, кажется, всхлипнула.
Мы, похоже, в одинаковом настроении с ней, и потому столкуемся. Ненавижу непрошибаемых оптимистов, которым наплевать не только на чужое горе, но и на своё собственное.
— Я сейчас открою дверь. Проходите в лифт и поднимайтесь. Найдёте квартиру? От лифта — сразу направо.
— Конечно, найду.
Я потянула дверь за ручку, вошла в подъезд. Вызвала лифт. Пока ждала кабину, старалась войти в образ Лены Борцовой. Но думала почему-то о муже. Почему Руслан был так суров со мной? Неужели мы действительно никогда больше не встретимся? Как он мог забыть всё то, что нас связывало? Разом отринуть меня, вырвать из своего сердца?
У него на родине опять война. Бьют из вертолётов, и пушек. Всё время хоронят людей. Горят дома, исчезают с лица земли города и деревни. Конечно, это влияет на настроение, и не способствует великодушию. Но ведь я всегда осуждала эту войну…
В прошлом августе, когда мы лазали с мужем по меловым утёсам, казалось, что в Чечню пришел мир. Это было в день моего двадцатилетия. Тогда, наверное, муж поступил бы иначе. Но всё вернулось на круги своя, и он, наверное, снова поедет воевать. Теперь ему безразлично, что я тоскую, что думаю о нём почти постоянно, и прошу прощения…
Лифт остановился, двери разошлись передо мной. Я вытерла слёзы и вошла в кабину. Мне хотелось выть по-волчьи, стучать кулаками по стенам. Страшная тоска пронзила сердце. Почудилось, что именно сейчас, а не тогда, несколько дней назад, мы расстались с мужем навсегда. И даже Озирский теперь не сможет вернуть ребёнка. Я должна смириться с неизбежным.
Сжав зубы так, что заныл лоб, и потемнело в глазах, я направилась к нужной квартире. Ступала осторожно, словно по льду. С ужасом думала о том, как сейчас встречусь с Шейкиной. Она поджидала меня на пороге квартиры — высокая, худая, с седыми прямыми волосами под черепаховым гребнем.
Глаза у неё были большие, серые, но с каким-то странным, стеклянным блеском. Не знаю, нарядилась Шейкина к моему приходу, и всегда была такой чопорной и аккуратной. Я засмотрелась на её платье из чёрного, с радужным отливом, бархата. Особенно понравился мне воротник из настоящих брюссельских кружев. Тонкие, сухие ноги хозяйки были обуты в лакированные «лодочки».
Из кухни пахло какой-то сдобой. Потом я съела целых четыре куска «шарлотки» и выпила две чашки чёрного кофе. Нина Георгиевна, при встрече и на прощание, извинялась, что не смогла принять Наташину подружку, как подобает. Но я и тому удивилось, что слабовидящий человек сумел испечь такой классный пирог, да ещё сварить кофе. Кстати. Шейкина разрешала дочери лишь привозить себе продукты. Убирала, стирала и готовила она сама.
