— Когда была жива Наташа, мы постоянно с ней воевали. Внучка порывалась ухаживать за мной. Не давала прикоснуться ни к пылесосу, ни к кастрюле. Она ведь специально переехала из центра сюда, чтобы быть рядом со мной…
Хозяйка протянула ко мне руки, ощупала голову, плечи. Я удивилась, потому что её болезнь больше ни в чём не проявлялась. Ходила Шейкина без трости. Вот только двери не закрывала — кроме ванной. И очень просила меня ничего не трогать без её ведома, и садиться только туда, куда он скажет.
Движение у Шейкиной были отточенные, почти автоматические. Она искала для меня тапочки в кладовке, не зажигая там света, но ничего не роняла, не теряла. Я всё-таки не выдержала, бросилась ей помогать.
— Не надо, Леночка, я сама скорее найду! Вот, пожалуйста, переобувайтесь. Это Наташины туфельки, с помпонами. Она не носила их давно. Купила другие в каком-то бутике. А эти забросила. Совсем неплохие, правда?
Шейкина показала, куда мне поставить свои бархатные ботинки. Потом указала на открытую дверь комнаты. Ножка у Наташи оказалась на два размера меньше моей, и пришлось немного примять задники тапочек.
— Проходите, садитесь на диванчик у двери. Нечаянно не закройтесь, иначе я ударюсь лбом, — предупредила хозяйка. — Сейчас привезу сервировочный столик, и мы покофейничаем…
Я устроилась там, где было велено, и стала изучать комнату. Я знала, что хозяйка потеряла зрение, ударившись затылком о лёд на катке — ещё в юности. Тогда ей было пятнадцать лет. Надо было бы помочь ей на кухне, но я не знала, как бабулька прореагирует на это. Она, кажется, страшно переживает из-за своей инвалидности, и не хочет, чтобы ей об этом напоминали. Нужно делать вид, что она ничем от прочих людей не отличается.
Прямо перед диванчиком я увидела портрет Наташи Логиневской в чёрной рамке. Это было дерево, обтянутое шёлком. Большеглазая милая блондинка в жакете из искусственного леопарда смотрела на меня с огромной фотографии насмешливо, по-доброму. Мол, ничтяк, не выдам, хоть и врёшь ты всё моей старушке.
— Наташенька, я это делаю для того, чтобы найти убийцу. И потому — извини, приходится лгать. Моего интереса здесь нет, только твой. Пусть мерзавцы своё получат…
Озирский уже сказал мне, что в перечне преступлений, совершённых маньяками в городе и области, не нашлось больше ни одного эпизода, который бы так напоминал расправу с братом и сестрой Колчановыми. Похоже, что Логиневская погибла от руки тех же самых преступников.
Взгляд Наташи смущал меня всё то время, что пришлось находиться в квартире. Почему-то мне казалось, что обман будет раскрыт. Пока хозяйка не вернулась, я во всех деталях изучила комнату. Квадратов восемнадцать, с лоджией. Окна выходят на юго-восток. Много цветов, в основном — висячие. Как же старушка их поливает? Там же нужно лезть почти на потолок. Наверное, помогает дочь.
А отделывала комнату, как видно, Наташа. В интерьере чувствует недюжинный вкус. Кофейные портьеры, гардины цвета чайной розы, оранжевые, в «трещинах», обои. Карнизы — немецкие, в стиле «модерн». Двери и люстра — испанские. Стол-книжка, шесть стульев, югославская стенка «Спектр». Палас — в тон обоям, но потемнее.
Мягкий уголок, где я сижу, тоже со столиком. А спальных мест нет. Наверное, бабушка ночует в маленькой комнате. Много хрусталя и старинной посуды. А телевизора нет. Впрочем, зачем он Шейкиной? А вот музыкальный центр имеется, причём весьма неплохой. И при нём — обширная фонотека.
Андрей говорил, что раньше их слабовидящим и слепым раздавали бесплатно, а теперь всё за деньги. Такие кассеты им заменяют книги. Их можно брать в библиотеках Общества. Называются кассеты «говорящими книгами». Дикторы специально зачитывают и классику, и периодику. Ага, вот и карты вижу — полиэтиленовые, с брайлевскими рисунками в углах.
К Шейкиной, конечно, и в гости ходят товарищи по несчастью. Они всегда держатся друг за друга. Кстати, книги, которые на полках за стеклом стоят, тоже с выпуклым шрифтом. Другие Нине Георгиевне не нужны. Разве только если от внучки остались…
— Вот и я! — сказала хозяйка, безошибочно подвозя ко мне сервировочный столик. — Помогите мне, Леночка, переставить посуду. Вот, заставила вас ждать, да ещё эксплуатирую. Я слышала о вас от Наташи, но тогда мы жили врозь. Вы из Марьиной Рощи, правда ведь? А я там редко бывала, сами понимаете…
— Да, мои родители и сейчас там живут. Я пять лет назад уехала в Париж, когда вышла замуж. Наташа часто вспоминала о вас, Нина Георгиевна. Очень беспокоилась…
Кофе оказался некрепким, но вкусным, «шарлотка» буквально таяла во рту. Я подумала, что была бы счастлива иметь такую бабушку.
— Вот потому я и решила зайти к вам, проведать…
— Жаль, что я не могу видеть ваше лицо, Леночка, — взволнованно сказала Шейкина.
Я покраснела, как рак. Ужасно — я же не Лена Борцова! Морочу голову больному человеку, оскорбляю память внучки. Но не своей корысти ради я так поступаю, а хочу наказать преступников, убийц. Это называется — интересы дела.
— Вы ведь потерялись года полтора-два назад? — продолжала Шейкина. — Наташа говорила, что письма к ней возвращаются, а по телефону отвечают чужие люди. Возможно, потом положение поправилось. Я не в курсе. Да и внучке стало не до того… Вы простите, Леночка, что я такое говорю, — спохватилась Нина Георгиевна. — Но у Наташи распалась семья. Муж, Станислав, уехал за границу. Не знаю, какая муха его укусила, — развела руками Шейкина. — Тогда Наташа стала постоянно жить здесь. Она могла и не поставить вас в известность, скрыть. Очень переживала из-за этого. Но вы же сумели найти друг друга перед тем, как Наташенька погибла?
Нина Георгиевна, к счастью, не могла видеть моей смущённой физиономии. Значит, у Наталии был муж, о котором Андрей ничего не знал. А я-то должна была знать. Ну, ничего, вылезем. Надо отвечать просто, понятно, убедительно.
— Я думала, что мы встретимся сейчас. Мне тоже нечем похвастаться на личном фронте. Побед нет, одни поражения. С мужем расстались через год после того, как приехала в Париж.
Глоток кофе вернул мне уверенность, и я продолжала озвучивать заготовку шефа. Шейкина внимательно слушала, поглаживая меня по руке. Мысль о том, что в любой момент сюда могут приехать родственники хозяйки и вывести самозванку на чистую воду, заставляла торопиться. Ведь у Лены Борцовой вполне могло быть мало времени, и ничего в этом подозрительного нет.
— Я не хотела, чтобы меня жалели. Понимаете? — Шейкина кивнула. — И потому я даже Наташу в известность не ставила. Думала, что Клод вернётся. Одумается, послушает родственников. Они — католики. И были против развода. Нет, всё пошло прахом. Передо мной встала необходимость зарабатывать деньги. А что я могла, не зная языка? Спасло только то, что бабушка мужа пристроила меня в манекенщицы. Пожилые люди, как правило, отрицательно относятся к конкурсам красоты. А мадам Элеонор буквально жила ими…
— Знаю, знаю, слышала! — сказала Шейкина.
— Во время подготовки к одному из конкурсов на меня обратил внимание представитель известного агентства, пригласил на работу. Конечно, не обошлось без протекции матери моего свёкра. Я ведь молодо выгляжу, и потому с внешним видом проблем не возникло. Мне было двадцать три, а давали восемнадцать, или даже меньше. Мои данные подошли под формулу топ-модели. Я ведь ещё в России пыталась пробиться на подиум. Там и познакомилась с фотографом Клодом Валери. Он говорил мне, что сразу влюбился. Как оказалось, врал. Обвинил меня в связи с другим фотографом, и бросил. Мне пришлось сменить несколько квартир, поэтому Наташа и не могла меня найти. Не могла же я признаться, что живу в одной комнате с филиппинской и китаянкой! Пусть я останусь для московских друзей успешной, красивой, предприимчивой! Даже Наташа не должна была знать правду. Сейчас-то я преуспеваю. Снимаю однокомнатную квартиру в Париже. Но вспомнить страшно, чего мне это стоило! Я так хотела пригласить Наташу в гости! Теперь мне это не стыдно. Я добилась того, о чём другие могут только мечтать…
