— Но Хенталов может дать совет, а это уже дорогого стоит. Мне уж он точно не откажет. Может, направит к толковому коллеге. Не реви, Генриетта, ты же девчонка с характером! Понимаю, привыкла чувствовать мощную поддержку, в горе бежать к папе. Но что же поделаешь? Такая наша работа. Никто не знает, что будет завтра.
Шеф то и дело вытирал пот со лба. Я сидела, уронив голову на кулаки, и почти спала. Слова доносились до меня как будто издалека, и в то же время громко, отчётливо.
— Мать как? Сердечные пьёт? Скажи, что я скоро приеду, и во всём разберусь. Мне ничего от вас не нужно, ерунду ты говоришь. Вот придёт твой отец в себя, что ему скажу? Поэтому буду работать на совесть. Значит, как говорится, ничего руками не трогать. Потом расскажешь всё в подробностях.
Похоже, Липка была права, когда ревновала Андрея к Генриетте. Втюрился он не на шутку. Или вспоминает, что замышлял против Ронина злое дело, и потом не проверил машину…
— Не нужно высоких слов, Маргарита Петровна!
Ага, значит, и мама Геткина вмешалась. А вот у Липки матери не было. Даже с воровкой и мошенницей от тоски моя сестрёнка снюхалась…
— Рад буду помочь вам. Мои дела вас не должны касаться. Как-нибудь выкрою время. Да, это беспредел — сорок шесть часов в камере! Ещё нужно выяснить, кто это всё устроил. В понедельник днём разобрались — и то хорошо. Подписка о невыезде — не страшно. Просто неудобно, когда нужно ехать в другой город. Но Гета, вроде, никуда не собиралась. Поэтому будет жить, как жила…
Да, шеф, ты даёшь! Три недели назад потерял жену, а уже снова начинаешь брачные игры. И у Липки не было никаких шансов. Тут, конечно, и профессиональный долг присутствует, и вина перед отцом Генриетты. Но любовь — на первом месте, меня не обманешь. Не знаю, что там с ней случилось, но Озирский принял всё слишком близко к сердцу.
— Станет являться к следователю, как положено по закону. И адвокат у неё будет. Вы не разбираетесь в этих вопросах, так я разбираюсь! И никакого позора не вижу. Свою честь так и полагается защищать — до последнего. Чтобы никому больше неповадно было. Я только такого мнения. А что говорят в педагогическом коллективе, мне до фонаря. И не будет Гета там работать! Я предложу ей несколько вариантов, на выбор, но в дрянной развалюхе её не оставлю. Мне перед Антоном неудобно будет. Да, решать Гете, но у неё другого выхода нет. Хорошо, что хоть Ронин не знает. И не узнает, если дочка этого не захочет. Гетка! — Значит, шеф опять услышал голос любимой. — Вот такие пироги. Всё усекла? Нет, про Колчановых пока говорить не буду. Это в интересах следствия. Подвижки есть, безусловно. Но грузить тебя сейчас ни к чему. Мои ребята трудятся в поте лица.
Андрей увидел, что этот разговор мне неприятен, и пожал руку.
— Не знаю, как скоро. Но к концу учебного года постараюсь предъявить тебе виновников. Первым делом — тебе. А потом уже — в камеру их. Значит, договорились. Через пятнадцать минут выезжаю. Пока!
Озирский отложил «трубу», понял пальцами веки. Лицо его чуть отекло, стало толще, солиднее.
— Ну и финт ушами!.. Ксюха, иди под душ, потом — спать. Мне нужно срочно ехать к Рониным.
— А что случилось? — осторожно спросила я.
— Пролог банальный, а эпилог потрясающий. Погоди, я переоденусь. — И Андрей стремительно вышел из кухни.
Надо бы спросить у него, как движутся розыски Андрейки-младшего. Но, конечно, он и сам сказал бы. Значит, пока глухо, как в танке. Неужели я ошиблась в Кольке, и он убил ребёнка?…
Шеф вошёл, уже в другом, отглаженном костюме. Старый уже помялся. Сама знаю, как сегодня было жарко, пыльно, душно.
— В субботу в школе у Генриетты была генеральная уборка. Что-то вроде ленинского субботника. Все учителя работали вместе с классами. Даже Геткины малыши колупались потихоньку. Уже в самом конце уборки Гетке потребовалось отнести на чердак вёдра и швабры. Там, как обычно, хранился инвентарь…
Шеф, не теряя времени, водил по щекам электробритвой, орошался прекрасным французским парфюмом.
— Гета нагрузила всё на себя. Не малышню же посылать. Зашла на чердак, а там — четыре парня из одиннадцатого класса. Все уже приняли на грудь, жаждут развлечений. Может, и раскумарились — не исключено. Когда Гета стала прислонять швабры к стене, один из них подошёл и схватил её за ягодицу. Генриетта влепила ему пощёчину и пошла к выходу. Когда она оказалась на площадке, у перил, все четверо подонков разом набросились на неё. Хотели утащить обратно на чердак, трахнуть в очередь, избить. Девушку в такой ситуации ничего другого не ждёт. Да ты и сама знаешь…
— Изнасиловали?! — перепугалась я и прикусила язык.
— Если б изнасиловали, не сидеть Гетке в тюрьме. Я бы только таких девушек и брал в жёны! — восхищённо сказал шеф. — Там проход узкий. И мальчикам пришлось построиться гуськом, чтобы спуститься. Примерно представляешь?
Я кивнула, хотя ничего не представляла.
— Гетка поняла, что можно надеяться только на себя. Кругом — никого, а времени — несколько секунд. Публика всегда появляется, когда не надо. Вожак попытался намотать её волосы себе на кулак, и Гета зацепила ступнёй его колено, освободила волосы. Потом швырнула парня вперёд, на перила. Ронин с самого детства натаскивал дочку по самообороне. Они часто были вместе на тренировках. Потом Гетка занялась тяжёлой атлетикой — по особой методике. Короче, она не рассчитала силу. Вожак сшиб перила или перелетал через них, так как не держал равновесия. Он упал вниз, на ступеньки предыдущего марша. А остальные, увидев это, бросились наутёк. Никто даже не попытался повторить попытку что-то сделать с Гетой. Она говорит, насильники заорали, как маленькие, побежали жаловаться учителям.
— Этот тип погиб? — уточнила я.
— Да, на месте. Перелом основания черепа. Гета спустилась к нему и поняла, что дело швах. Она пришла в медкабинет и всё рассказала. Кстати, приятели туда и не забежали. Потом уже явились учителя, и Белова среди них. Она верещала громче всех, вызывала милицию. Школьной медсестре стало худо. Зрачки на свет не реагирует, дыхания нет, кровь из носа и из ушей. «Скорая» приехала быстро. Оставалось лишь констатировать смерть.
— И Генриетту арестовали? — У меня побежали мурашки по спине.
— Задержали на трое суток, чтобы предъявить обвинение и избрать меру пресечения.
Озирский махнул рукой, и его сапфиры сверкнули в лучах вечернего солнца.
— Шьют превышение пределов необходимой обороны. Всё это время Гета провела в КПЗ, в ОВД «Лефортово». Маргарита Петровна чуть не сошла с ума…
— В Лефортовской тюрьме? — опешила я.
— Говорю же, в ОВД! Еле-еле разрешили позвонить домой. Но мать уже знала — из школы прибежали первоклашки. А уже потом пожаловали педагоги во главе с завучем. Бесстрастно сообщили, что Генриетте Антоновне грозит большой срок, примерно пять лет. Я-то сразу решил, что тут — необходимая оборона в чистом виде, без превышения. Ведь нападавших было четверо, а Гета одна. Но у матери — чуть не инфаркт. Ты же представляешь! Муж в госпитале, без сознания. А дочь может загреметь в «Бутырку» неизвестно на какой срок. А потом — в зону. Ладно, в понедельник приехал начальник ОВД. Просмотрел отчётность и увидел фамилию «Ронина». Он вызвал Гету, угостил чаем, напоил валерьянкой. Спросил, что конкретно там случилось. Потом с неё взяли подписку о невыезде и отпустили. Несколько часов Гета смотрела на фотографию отца и плакала. Слушала его любимую музыку с плейера. А потом позвонила мне. Если бы не высокое должностное положение отца, не сочувствие милиционеров, которые всё знают про генерала, вложили бы девке по полной программе. Тот чин, который производил задержание, счёл, что опасности для жизни Геты не было. И она совершила, как минимум, неосторожное убийство. А, может, и умышленное. Кстати, больше всего меня потрясла реакция коллег-женщин…
