— Но никто ведь не может доказать, когда и кем был зарыт этот клад, — заметила сообразительная Василиса Лукинична.
— Тоже верно, — кивнул Чашкин. — Вот Матвей Кузьмич и мучился такими сомнениями. Совестливый был человек, богобоязненный. Мог бы тем золотом Лаврушкин долг уплатить, а вместо этого имение заложил. Так-то… В конце концов решился он все рассказать мне. Видно, надежней меня у него друга не было. Доверял он мне всецело, и я поклялся его доверие не обмануть. Гридин сказал так: «Будешь ты, Егор, моим душеприказчиком. Наблюдай со стороны за Лаврушкой. Если сын мой раскается, остепенится, будет меня добром вспоминать, то передашь ему этот сундук, пусть фамильное золото поможет Лавру стать счастливым. А если и дальше будет он пить, играть и безобразничать, — бери это золото себе и употреби его на добрые дела. Поклянись, что все исполнишь». Я сказал: «Матвей Кузьмич, клятву я дать готов, но надо ли так делать, как вы велите? Лавр Матвеевич — ваш единственный наследник, и, каким бы он ни был, ваше золото принадлежит только ему, а я не смею прикасаться к чужому кладу. Притом же, именно Лавр когда-то нашел тот сундук». Гридин вздохнул: «Праведный ты человек, Егор. Многие люди только и делают, что хватают чужое добро без спроса и зазрения совести, а ты отказываешься взять даже то, что тебе прямо предлагают. Именно потому только тебя одного я и посвятил в свою тайну. Что же касается Лавруши, то, хоть и жалко мне сына, а хорошего о нем сказать не могу. А еще тревожно на душе, когда вспоминаю старинное пророчество о том, что клад найдет последний из рода Гридиных. Выходит, Лавруша — последний, на нем наш род прервется?» Я стал убеждать Матвея Кузьмича, что нельзя верить всяким сказкам о пророчествах, что Лавр остепенится, женится, заживет богато и счастливо, будет иметь наследников, которые продолжат род Гридиных. «Твои слова бы — до Бога, — вздохнул Матвей Кузьмич. — Я и сам каждый день молюсь о том, чтобы Лавр поумнел и отвернулся от порочных людей. Но если этого не случится, — тогда и о наследстве он не должен знать. Не хочу я, чтоб оно перешло в руки людей, которые губят моего сына». Я спросил: «Но что же вы хотите сделать, Матвей Кузьмич? Отписать мне все по завещанию? Да кто же поверит такому завещанию? Меня по судам затаскают, скажут, будто я вам зелье какое подсыпал». «Я не так глуп, Егор, чтоб не подумать об этом, — ответил он. — Конечно, по завещанию свой дом и имение я оставлю сыну. Но главное мое богатство будет храниться не в доме. Мы с тобой отвезем сундук в такое место, о котором только мы двое и будем знать. И после моей смерти ты им распорядишься так, как между нами условлено». Скоро мы с Матвеем Кузьмичом поехали в одно известное нам место за Можайском и там закопали сундук возле старой часовни. На всякий случай, чтоб не ошибиться, мы начертили карту той местности и крестиком обозначили, где спрятан клад. Вскоре по нашем возвращении в поместье прибыл и Лаврушка. Да не один, а с тем самым своим другом, игроком, под влияние которого полностью попал. С виду тому человеку уже далеко за сорок, но похоть в нем сильней, чем в иных молодых. Я сразу заметил, как охоч он до женского полу. А в имении Гридиных служила одна девка по прозванию Рыжуха, красивая и бесстыжая, которая всегда не прочь была запрыгнуть в постель к какому-нибудь щедрому барину. Вот с ней-то Лаврушкин злой демон и загулял так неуемно, что вся дворня это видела и смеялась.
— А как звали того развратника? — полюбопытствовала Василиса.
Не знаю, Лавр при мне не называл его по имени, а обращался к нему «Мессир», а тот к Лавру — «Неофит». И все у них говорилось вроде бы в шутку, со смехом, но это был злой смех. Наконец Матвея Кузьмича возмутило каждодневное пьянство и безобразие, в которое «Мессир» втягивав его сына, и старик выгнал их обоих из дому. При этом сказал Лавру, чтоб не возвращался, пока не исправится и не покается. И тут наглецы заявили, что они и сами уже собирались уезжать из деревни, где им скучно и нечем заняться. Но перед их отъездом я случайно подслушал, как «Мессир» говорил «Неофиту»: «Твой старик уже плох; скоро унаследуешь его имение, продашь, и тогда мы с тобой уедем в те края, где кипит настоящая жизнь». Я не стал рассказывать о подслушанном разговоре Гридину, чтобы лишний раз не огорчать его, но про себя возмутился и понял, как мало надежды на исправление Лавра.
После их отъезда Матвей Кузьмич совсем слег, разболелся. Я ухаживал за ним, а в помощники мне все время набивалась Рыжуха. Так и лезла к нам с хозяином: то принести, то вынести, то подать, то убрать. Я почему-то стал бояться, что она может подсыпать старику какое-нибудь зелье, и все время отгонял ее от барской спальни. Но она, сукина дочь, все-таки успела мне навредить. Нет, барина она не травила, но подслушивала наши разговоры, и позднее это обернулось для меня большим злом. А перед смертью Матвей Кузьмич сказал мне: «Карту храни у себя, Егор, и не говори о ней Лавру, пока он дружит с тем шулером. Нельзя допустить, чтобы золото моих предков досталось злодею».
Когда Лавр приехал на похороны отца, то мне показалось, что он искренне горюет, даже слезы у него на глазах выступили. Ну, я подумал, что, может, даст Бог, молодой барин исправится, и тогда я с облегчением открою ему тайну клада. Но Лаврушка и двух недель в деревне не прожил, как пришло ему письмо из города, и он тут же собрался и уехал, а перед тем выгреб все деньги и ценности, какие мог найти в родительском доме. Мне он ничего не успел объяснить, и я ждал в деревне его возвращения. И вдруг месяца через полтора пришло такое известие: молодой Гридин напился, поехал к цыганам и погиб в пьяной драке. А перед этим успел отписать наследство своему «другу». И скоро этот самый «друг» приехал в гридинское поместье и заявил, что будет его продавать. А после того как пошептался с Рыжухой, нашел меня и стал допрашивать: что это, дескать, за карта такая, на которой обозначено гридинское золото, и почему ты мне ее не отдашь, если я законный наследник всего их имения? Услышав такое, я заявил: «Не знаю, что эта дура Рыжуха наплела, она вечно все путает. Мы со стариком если и говорили о карте, так только о военной, мы ведь с ним оба воевали». Тогда злодей понял, что на испуг меня не взять, и решил выведать хитростью. Усадил меня за стол, стал водки наливать и допытываться: кто ты таков, Егор, откуда родом, есть ли у тебя дом, семья? Но я ведь тоже не прост: наговорил ему, будто у меня есть родственники в Твери, где я недавно купил дом и собираюсь там жениться. Я только делал вид, что пью, а он по-настоящему напился и скоро заснул. Тогда я тихонько прошел в свою комнату, собрал вещи и прямо ночью, не дожидаясь утра, уехал из имения. Расчет у меня был на то, что гридинской дворне неизвестно, где мой дом, и никто не подскажет злодею, где меня искать. Хотя, конечно, та же Рыжуха могла слышать, что я живу в Москве, но ведь она не знала, на какой улице, в каком доме. А я запутал следы, сказав, что собираюсь поселиться в Твери. Вот такая история. Так и случилось, что я невольно стал наследником клада.
— Ох, лучше бы ты не брал на себя этакую тяжесть, — вздохнула Василиса. — Без чужого золота нам бы спокойней жилось.
— Я бы и не брал, да некому передать. Ведь все наследство Лавр отписал своему дружку, даже о дальних родственниках не вспомнил. Так что же, мне и клад отдать злодею? Тогда Матвей Кузьмич меня с того света проклянет.
