Отодвинув могильную плиту, я вытащил из полиэтиленового мешка небольшой сверток, поковырялся в нем, достал пачку иностранной валюты и прозрачный камень с голубиное яйцо. Потом положил пустой кулек на место и испражнился в тайник по-большому. Лишь после этого деяния я вернул гранитную плиту на место.
На Шаболовке я несколько минут стрелял двухкопеечную монету. Дала какая-то студентка, спросив, где мои лыжи.
– Лыжи, деточка, они всегда на лыжне.
– А я коньковым ходом люблю, – призналась студенточка, протягивая двушку. – У меня еще есть! Держите…
– Хорошего мужа тебе! – поблагодарил я и скрылся в телефонной будке. Набрал нужный номер и дождался ответа. – Здравствуйте, господин Иратов!
– Здравствуйте… Кто это?
– Я тот, кого вы предпочли месяц назад убить жестоким способом, нежели просто помочь собственному сыну.
– Выжил? Силен!
– Но без сантиментов. Я вас предупреждал о своей информированности. Теперь я вынужден действовать более решительно. Я уже побывал на Донском кладбище, взял десять тысяч долларов для мальчика и двадцатикаратный бриллиант.
– Сволочь!
– Совсем забыл сказать – я еще и насрал в ямку! – и положил трубку.
Оставив немножко сотенных купюр себе, деньги, конечно, я передал узкоглазенькой Даше, не в руки, а анонимным переводом, написав пожелание: «Пусть сынок ваш будет счастлив!»
Пошел в валютку на Тишинке и купил себе чуток одежды. Не ходить же, в самом деле, в лыжных костюме и ботинках. За мной отправили хвост, но я ловко ушел от него, нырнув в метро и смешавшись с толпой…
Отчаянно трудясь, я создал несколько блестящих планов, которые должны были подточить тайное могущество гражданина Иратова, подставить, так сказать, подножку набирающему разрушительную силу человеку-пароходу. В голове рождались прекрасные мысли, одна другой ярче, и я улыбался в предвкушении оглушительного фиаско Арсения Иратова.
Через две недели, набрав номер телефона вышеозначенного гражданина, я вдруг встретился с женским тембром, сообщившим, что Арсюши нет.
– А когда будет?
– Никогда, – с печалью в голосе отозвалась женщина.
– Умер?! – воскликнул, не сдержавшись.
– Да что вы такое говорите! – вскричала женщина. – Господа на вас нет!
Как раз на меня Он был.
– Что же тогда?
– Эмигрировал мой Арсюша…
– Стало быть, вы его мамаша?
– Да, мать! – гордо ответила женщина. – Вы кто будете?
– А куда эмигрировал?
– В Израиль.
– В Израиль? На Святую землю?
– Пока да…
– Он же не еврей!
– Что-то отыскал по линии отца, – выдавала информацию мать Иратова.
– Вы что там готовите? – спросил. – Чувствую запах рыбы!
– Так и есть – заливную рыбу…
– Любите?
– Муж приветствует, и Арсюша любит…
– Ваш Арсюша брюхо свое любит. Если бы он любил рыбу, то отпустил бы ее в озеро, ну, или там в реку!
– Подмена понятий! – вдруг стала строгой мамаша Иратова. – Я хоть и учительница английского языка, но и русский неплохо чувствую. Вы использовали слово «любить» в прямом и христианском смысле этого слова – любить человека, но есть и другие значения этого слова. Можно любить вареную картошку с селедкой, шампанские вина, себя, в конце концов! Куда же в таком случае себя отпустить? В какое озеро?
Женщина была неглупа, но в пучине заблуждений.
– И ни с какой христианской позиции я не говорю! Это дерзость так заявлять!
– Вы магометанин?
– Тьфу!
– Кто же?
– В этом и суть, – тожественно объявил я. – Десятка в мишени! Куда человеку самому себя отпустить! В вашем вопросе уже заложена вселенская ошибка. Человек не вправе отпускать себя куда-то, он не лошадь. Человек должен заставить себя идти определенным путем. Чем яснее и осознаннее путь, тем определеннее будущее!
– Я поняла, вы сектант.
– Конечно же, – разочарованно согласился я. – Такой вывод из моих слов прямо-таки и напрашивается. – Не буду вас задерживать, рыба в духовке пересыхает!
– Постойте, а вы кто? Вы товарищ сына? Как вы узнали, что я рыбу…
– Подмосковный клещ ему товарищ! – и повесил трубку.
Сообщение матери Иратова о его эмиграции почти выбило почву у меня из-под ног. По некоторым условиям я не мог оставлять Россию (периодические звонки), а оттого преследование мною Иратова было отложено до лучших времен.
Зачем-то поплелся в парикмахерскую к Антипатросу, и он брил меня и стриг, как всегда молча, не интересуясь тем, что я только третьего дня прихорашивал свое лицо, – зачем так скоро? Греку тоже надо было время от времени звонить и вслушиваться в безответную Вселенную, поэтому на частоту визитов клиентов ему было плевать.
Вернулся домой злой, как бык, которому не дали забодать споткнувшегося тореадора. И соседи еще все в коридор выперлись и смотрят так на меня с вызовом. Особенно старуха Морозова глядела исподлобья, будто ей лично было поручено расстрелять меня после оглашения приговора.
– Ну, чего уставились? – поинтересовался я.
Коммунальное сообщество мялось, переступая с ноги на ногу, пока холостой мужик Медведев решался на выступление.
– Вы у нас уже два года проживаете, – наконец вымолвил он.
– И?
– Мы не знаем даже вашей фамилии! Не говоря уж об имени и отчестве.
– И?
Мужик Медведев пытался продолжать, но старуха Морозова опередила его:
– Не доверяем мы тебе, милок! Подозреваем в тебе врага.
– О как! Повесите сейчас или сначала дадите справить малую нужду?
– Мы хотим написать на вас письмо в органы, – продолжил мужик Медведев. – Вы подозрительны, являетесь в ночи весь в крови, то у вас, кроме лыжного костюма, ничего нет, то вон, – развел руками оратор, – во всей фирме воплотились.
– И месяцами из своей берлоги не выходит! – добавила старуха Морозова. – Чем живет?
– Да-да, – зашептали остальные соседи и соседки, пряча за свои могучие задницы малых детей, пахнущих непоменянными подгузниками.
– Товарищи! Так в чем причина? Пишите куда угодно!
– Но мы не знаем ваших ФИО! – напирал мужик Медведев. – На кого писать, не знаем!
– Позвольте! – возмутился я. – Наряду со всеми мне приходится платить за электричество, газ, воду и радиоточку. Как же у меня денежки принимают без ФИО? – Всем телом я навис над старухой Морозовой. – Не кроется ли здесь, бабушка Яга, ошибочки? Или хотите меня обвинить в неуплате?
