Ему пришлось взять меня за плечо и повернуть к себе. Я уставилась на него, видела, но не понимала, почему здесь стало светлее.
Чья-то рука коснулась моего лба.
— У нее кожа холодная на ощупь, — сказал Олаф.
Эдуард подхватил меня на руки, и это тоже было больно, да так, что я вскрикнула, и мир завертелся яркими полосами. Я изо всех сил давила в себе тошноту, чтобы не вырвало, и это помогло мне вытерпеть боль. Потом мы оказались в комнате, где снова было полутемно, но не так, как в клубе. Меня положили на стол под лампой. Подо мной ощущалась какая-то материя, под ней — потрескивание пластика.
Кто-то возился у меня возле левой руки — незнакомый мужчина. Я сказала:
— Эдуард!
— Я здесь, — ответил он, вставая рядом со мной.
Голос Виктора:
— Это наш врач. Он на самом деле врач, и много нашего народу залатал. Зашивает так хорошо, что шрамов не остается.
— Сейчас немножко будет колоться, — предупредил доктор, вставил внутривенную иголку и начал что-то капать. Я была еще в шоке, и только помню темные волосы и темную кожу — внешность более экзотическая, чем у Бернардо или у меня. А остальное все как в тумане.
— Сколько она крови потеряла? — спросил он.
— В машине казалось, будто не очень много, — ответил Эдуард.
Какое-то движение началось около меня, я попыталась посмотреть — но Эдуард взял мое лицо в ладони.
— На меня смотри, Анита.
Так отец отвлекает ребенка, чтобы не смотрел, что делает большой страшный доктор.
— Ой, — сказала я. — Плохо дело.
Он улыбнулся:
— Тебе неинтересно? Могу позвать Бернардо, будешь смотреть на него. Он посимпатичнее.
— Ты меня дразнишь и зубы заговариваешь. Блин горелый, что он будет делать?
— Он тебе не дает обезболивающих — из-за потери крови и шока. Будь мы в оборудованной больнице, он бы рискнул, но так — не хочет.
Я проглотила слюну сухим ртом, и на этот раз не от тошноты, а от страха.
— Четыре пореза от когтей.
— Да.
Я закрыла глаза и постаралась замедлить пульс, борясь с порывом вскочить со стола и бежать со всех ног.
— Не хочу я этого.
— Я знаю, — ответил он, но держал руки у меня на лице. Не то чтобы держал меня, но обратил мой взгляд к себе,
Откуда-то справа заговорил Олаф:
— У Аниты заживали раны похуже этих. В Сент-Луисе швы не понадобились.
— Тогда раны очень быстро заживали, потому и не надо было, — ответил Эдуард.
— Почему она сейчас так не может?
Я тогда получила питание от лебединого короля, а через него — от каждого лебедя-оборотня Америки. Потрясающий был прилив силы. Достаточный, чтобы спасти мне жизнь, а заодно и Ричарду с Жан-Клодом. Мы все тогда были жутко изранены. Энергии я получила столько, что в следующий раз куда худшие раны зажили, не оставив шрамов — почти как у настоящего ликантропа. Но объяснять это при чужих мне не хотелось, и потому я сказала:
— Энергии сейчас у меня нет.
— Ей нужно питание в больших количествах, — пояснил Эдуард.
— А, — сказал Олаф. — Лебеди.
— Вы про ardeur? — спросил Виктор.
— Ага, — сказала я.
— А насколько большая доза питания нужна? — спросил он
— Перед тем, как получить рану, она была сыта. Не думаю, что в этом состоянии секс доставит удовольствие.
Я от всей души согласилась.
Чьи-то руки задрали на мне футболку, открыв раны.
Я попыталась посмотреть, спросила:
— Что там? Что он делает?
Голос доктора:
— Я просто чищу рану, о’кей?
— Не о’кей, но ладно.
— Анита, ты просто смотри на меня.
Светло-синие глаза Эдуарда смотрели на меня сверху вниз. Я никогда не видела его лицо в таком ракурсе, но сейчас в нем было сочувствие — чего я от Эдуарда увидеть не ожидала.
Те же руки стали чистить рану чем-то холодным и колючим.
— Блин, — выругалась я.
— Мне было сказано, что не должно остаться шрамов. Если она будет так дергаться, я не могу этого обещать.
— Кто тебя заставил это обещать? — спросил Виктор.
— Вы сами знаете, — ответил он, и в его голосе было достаточно страха, чтобы я его уловила.
Эдуард чуть сильнее прижал мое лицо ладонями:
— Анита, надо лежать тихо.
— Я знаю.
— Ты можешь? — спросил он.
— Кто? — еще раз спросил Виктор у врача.
— Вивиана.
— Надо спешить, — сказал Виктор, — моя мать в курсе. Кто-то ей сказал. Я бы не хотел, чтобы Анита была здесь, когда она приедет.
— Лежи тихо, — сказал Эдуард.
Врач взял чуть слишком глубоко, и я снова дернулась, пальцы сжались в кулаки.
— Не могу не шевелиться, — признала я.
— Бернардо, Олаф! — позвал он.
— Блин.
Я не хотела, чтобы меня держали, но… даже сопротивляться не стала бы. Не смогла бы.
Забавно, как никто не стал спорить с заявлением, что не надо нам здесь быть, когда появится Вивиана. Она едва но подчинила меня своей власти, когда я была здорова, сейчас, раненая и ослабевшая… не знаю, смогла бы я ее не впустить себе в голову.
Бернардо взял меня за правую руку и прижал к столу в двух местах. Виктор взял другую, в которой была игла капельницы. И когда я почувствовала руки у себя на бедрах, по одной на каждом, я знала, чьи они. Олаф.
— Вот блин!
— Анита, ты на меня смотри и со мной говори.
— Сам говори.
Я почувствовала руки у себя на животе.
— Что вы там делаете?
Самой было противно, какой у меня оказался испуганный высокий голос.
— Начинаю шить. Заранее прошу прощения, что будет больно.
И я ощутила укол первого прохода иглы, но это должен был быть не последний. Чтобы не было шрамов, использовали более тонкую иглу и более тонкую нить. Получается дольше, и больше нужно швов. Вот не уверена, что моя суетность стоит таких жертв.
Эдуард отвлекал меня разговором, пока остальные старались удержать неподвижно. Он рассказывал про Донну и детей. Шептал о той работе в Южной Америке, куда я с ним не ездила, рассказывал, как пришлось убивать тварей, которых я только в книжке видела. Он столько сообщал личных подробностей, сколько никогда в жизни я от него не слышала. Пока я готова лежать тихо, он мне будет шептать свои тайны.
