Я отдала ему очки — он покачал головой:
— Пусть у тебя будут, на всякий случай.
— А с моими что случилось?
— Разбились.
Он завел мотор и поехал за колонной полицейских машин, которые как раз выезжали, наполняя ночь мигалкой и сиреной, будто всех на свете хотели разбудить.
— А как они разбились, и что случилось с ветровкой, которую ты мне одолжил?
— Вивиана и ее тигры хотели положить еще одного тигра в постель к тебе и Виктору. Я не согласился.
Бернардо подался вперед, ухватившись за сиденье на резком повороте.
— Что случилось в коридоре, Анита?
— Она что-то сделала с детективом, — ответил Олаф.
Я глянула на него, почти невидимого в темноте автомобиля.
— Откуда ты знаешь, что я сделала?
— Я не знаю, что именно ты сделала, знаю только, что было что-то. Видел, как у тебя изменились глаза.
— Ты ничего об этом не сказал, — заметил Бернардо.
— Я не думал, что мы хотим извещать об этом второго полисмена.
— Извини тогда, что я ляпнул, — сказал Бернардо, поглядев на Олафа, и тут же снова на меня. — Но что ты сделала с Морганом?
Я посмотрела на Эдуарда.
— Расскажи им, если хочешь, — ответил он.
— Вы видели, что я сделала.
— Ты его заставила с собой согласиться, — сказал Олаф.
— Ага.
— Как ты это сделала? — спросил Бернардо.
— Если я тебе отвечу «не знаю», ты мне поверишь?
Бернардо сказал «нет», Олаф сказал «да». И снова Бернардо посмотрел на него хмуро.
— Почему ты веришь?
— По выражению ее лица, когда она поняла, что сделала. Она сама испугалась.
Бернардо задумался, потом снова нахмурился.
— Но она не выглядела испуганной. Разве что взволнованной.
— Это был страх.
— Ты уверен?
— Да, — ответил Олаф.
— Потому что так хорошо знаешь Аниту?
— Нет. Потому что я знаю, как выглядит страх на лице, Бернардо. У мужчины или у женщины. Я его ни с чем не спутаю.
— Ладно. — Бернардо повернулся ко мне: — Ты вампир?
— Нет, — ответила я, подумала и добавила: — Не в традиционном смысле.
— Что это значит?
— Я не питаюсь кровью. Я не мертвая. Священные предметы и солнечный свет мне не мешают. Я почти каждое воскресенье хожу в церковь, и ничего там не вспыхивает.
Мне трудно было скрыть горечь в последней фразе.
— Но ты можешь замылить человеку мозги и заставить его делать, что ты хочешь. Как вампир.
— Вот это было в первый раз.
Машины перед нами остановились, свет мигалок смешался с неоном реклам на зданиях. Мы были совсем рядом со Стрипом, и самые яркие его огни перехлестывали через ближайшие дома, будто ночь подавалась в стороны под давлением искусственного рассвета.
— Приехали, — сказал. Эдуард.
— Это в переводе означает: «Перестань задавать вопросы»? — спросил Бернардо.
— Именно так, — ответил Эдуард.
— Я считаю, что у нас есть право задавать вопросы, когда мы ей помогаем делать то, что она делает.
С этим мне трудно было поспорить.
— Вы оба вызывались кормить ее сексом, — сказал Эдуард. — Может быть, вам захочется понять, на что вызываетесь, до того, как раскроете рот.
С этими словами он открыл дверь и вышел. Я не стала ждать приглашения, а вылезла тоже, оставив наших непрошеных советчиков выбираться и догонять. Ну, выбирался Бернардо, а Олаф будто вытек из машины одним плавным движением и шел за нами.
Забавно, что Бернардо был напуган всей этой мистикой, а Олаф будто и не реагировал. Ну, впрочем, если он хочет, чтобы я не очень замечала в нем серийного убийцу, то должен проявлять подобную чуткость и понимание. Я — живой вампир, он — серийный убийца. Проще пареной репы.
Глава пятьдесят третья
Изломанное тело валялось кучей в переулке за зданием клуба, где работала убитая — будто не тело бросили, а привезли ее домой. Последний труп в Сент-Луисе тоже нашли возле клуба, где работала жертва. Но там было очень аккуратно по сравнению с тем, что здесь — только укусы вампира. Смерть от потери крови.
У этой женщины не было времени потерять столько крови.
Я поняла, что здесь, как и в большинстве случаев в Сент-Луисе, тело бросили там, где темнота частично скроет раны. Как будто убийца не мог смотреть на свою работу при свете.
Шея жертвы была согнута под таким острым углом, что виден был упершийся в кожу обломок позвоночника — не пробивший насквозь, но почти. Неприятно было смотреть на эту неестественную шею, но это была ерунда по сравнению с тем, что сделали с… с телом.
Ожоги покрывали половину лица и дальше вниз по телу на той же стороне. Кожа покраснела, почернела и отстала, а вторая половина осталась невредима. Бледная, молодая и красивая — резкий контраст с головешкой, оставшейся от первой половины,
Бернардо сделал резкий вдох и шагнул чуть дальше в переулок. Я заставила себя остаться возле тела, пытаясь не вдыхать запаха. Глухие переулки вообще благоуханием не отличаются, но обычно запах горелого мяса забивает все. Здесь было не так. Ожоги не слишком свежие, или они бы смердели сильнее.
Проглотив слюну сухим ртом, я встала, позволив себе оглядеть собравшихся вокруг людей и отвлечься от тела. Надо было продолжать думать о нем именно как о теле, потому что если увидеть за ним человека, это будет слишком. Если я буду думать, что вынесла эта женщина, раскрыть преступление это мне не поможет. Честно, не поможет.
Шоу стоял, глядя на тело, и выражение на его лице я могу назвать только одним словом: потерянное. К нам подошел Морган, сказал, что запустил процесс выписки повесток. Сейчас он, похоже, думал, что это была его собственная мысль, и ко мне относился совсем не дружелюбно. Мне от этого даже легче стало: не знаю, что я с ним сделала, но долгосрочных последствий не было. Еще с нами была детектив Тергуд в плохо сидящей юбке, на высоких каблуках и с запасами враждебности. Но вроде бы никто к нам тут вообще не пылал дружескими чувствами.
— Другие тела тоже так выглядели? — спросила я,
— Не так, — ответил Шоу.
— Нет, — подтвердил Морган.
Тергуд только мотнула головой, сжимая губы в ниточку так сильно, что рта почти видно не было, Судя по этой гримасе и ее молчаливости я заключила, что она борется с тошнотой,
— Другие тела тоже были обожжены? — спросила я.
— Последние два. Но далеко не так сильно, — ответил Шоу.
