– Научишься.
Получился отличный булькающий рюкзак. Дядька надел его, набил карманы железками и, кажется, патронами, а мне выдал колышки и ветошь.
* * *
Пустырь потихоньку пустел. Вереница ребят и воспитателей с гомоном уходила в противоположную от кладбища сторону. Палыч стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на лес. Из леса чуть слышно тянуло падалью.
– Пошли, – дядька подтолкнул меня в спину. Я шагнула в размытую дождем грязь, хлюпнув больничной резиновой тапочкой, и поняла, что больше не могу. Устала. Промокла до нитки. Даже у костров не успела подсохнуть.
Старики пошли вперед, я плелась у них за спиной, еле передвигая ноги. Штанины болтались мокрыми тряпками, шлепая меня по ногам. Ни человек, ни зверь не выдержит, если его шлепать по ногам мокрыми тряпками. Я присела подвернуть штанину и подумала, что уже не встану. Мышцы болели, и ныла спина, хотелось растянуться прямо здесь и уснуть.
– Ирина!
– Иду.
Надо идти. Ох, и паршивый из меня сейчас боец, но перед дядькой было неудобно. Да еще этот Палыч. Чего его дядька сюда потащил?
Я кое-как встала и побрела, ругаясь про себя на каждом шаге. А этим было нормально. Шли себе, болтали.
– Твоя бабка, сестра моя, не хотела меня видеть, я и уехал. Только в этом году твоя мать меня отыскала, сказала, что ты есть и что тебе в училище нужно. Слышишь?
– Ага. Прости, что не прыгаю от радости. Устала.
Дядька (то есть, оказывается, дед? Здрасьте!) покачал головой, но хоть замолчал на какое-то время.
3 августа (осталось 2737 дней)
Если тебе нужно пройти сквозь ад, проходи не останавливаясь.
Уинстон Черчилль
В лесу я совсем расклеилась. Хотелось упасть под дерево и уснуть. Только запах падали крепко удерживал за ноздри. Как мне тогда не хватало моей тепленькой волчьей шкуры! Последняя тяжелая ночь в этом месяце была вчера.
Люди неловки, хрупки и почти не чувствуют запахов, это убийственно. Два чертовых километра мы шли по лесу, и я не могла сказать, удаляется запах, приближается или стоит на месте. Он просто был ровным удушающим полотном, и меня от него трясло. Меня вообще трясло. В опустевшей голове не было ничего, ни мыслей, ни даже страхов. Если меня сейчас убьют – хоть высплюсь. За спиной хрустнула ветка.
* * *
Я развернулась, готовая ко всему.
– Стойте! Я с вами пойду. – Среди черных стволов заблестел луч фонарика. Я еще пару секунд не могла уразуметь, что те, кого мы ищем, не предупреждают о своем появлении, да еще так громко. Деды развернулись и сделали несколько шагов навстречу лучу. Из леса выскочил Мелкий:
– Здрасьте. Можно я с вами?
Меня он сперва ошарашил, и дедов, кажется, тоже. Они стояли истуканами, пока я трясла Мелкого за шкирку и орала:
– Ты что, дурной, не знаешь, куда мы идем?! Жить надоело?! Чего ты вообще сбежал?!
– Не знает, – оборвал дед, и мне стало стыдно: правда же, не знает. – Долго за нами шел?
– Не очень. Но тут обратно уже нельзя, потому что…
– Да уж не пустим мы тебя обратно, – включился Палыч. – Хитрец-мертвец. И что с тобой делать?
– Пристрелить, чтобы не мучился, – говорю. Вечно этому Мелкому до всего есть дело!
– Если придется – пристрелим, – заявил дед. – Но, надеюсь, не придется. Ирина, нужно тебе его проводить.
– Еще чего! – буркнул Мелкий, но быстро осекся и пустился в объяснения: – Я не знаю, где все, я отстал…
– Не важно. Она доведет тебя до любого безопасного места, подальше отсюда. Здесь тебе нельзя.
– Ей, значит, можно…
– Разговорчики! Сейчас ты пойдешь с Ириной… – Дед не договорил. Палыч взял его за плечо и поднял вверх указательный палец.
Я прислушалась. Запах стылого мяса заметно усилился, я даже забыла про свою усталость.
Дед отвесил Мелкому затрещину и шепнул: «Пошли». А сам присел под деревце, взял у меня колышки, старый ватник и стал скручивать факелы, как гигантские ватные палочки… Мелкий направил на него фонарь, но дед спешно замахал рукой: мол, выключи. Фонарь погас.
У Палыча бегали глаза. Я прислушивалась. Где-то в лесу осенние листья зашуршали под чьими-то шустрыми лапками, как будто мыши бегут нам навстречу. Только в этом лесу мышей нет.
– Факелы зажжем в последний момент, надо беречь огонь. Ирина, ты прикрываешь тылы. И помни: только огнем, больше их ничем не проймешь. И береги себя. Мы не из тех, кого они оставляют в живых. Тебя тоже касается, – он обратился к Мелкому. – Иначе уже мы не сможем оставить тебя в живых.
– Кого ловим-то? – уточнил Мелкий.
– Не спутаешь.
Дед раздал нам факелы, взял канистру (он уже успел приделать к ней паяльную лампу, неужели получится огнемет?):
– Пошли.
* * *
Идти молча Мелкий не мог. Шел, наступая мне на пятки, и бубнил в ухо:
– Когда мимо леса шли, я видел, как сюда уходит девчонка. Одна! А это оказалась ты…
– Я точно не одна уходила.
– Я пошел за ней, хотел вернуть и…
– … и вышел на нас. Ясно. Ты вообще понимаешь, что здесь происходит?
– Я ж не тупой. Сперва в «Новостях» показывали, что люди пропадают. Потом весь поселок за одни сутки раз – и уехал. Нельзя здесь оставаться – это ясно.
– Тихо! – цыкнул дед и встал.
Я прислушалась. Шаги шуршали далеко в лесу. В тот раз звук раздавался с другой стороны. Запах падали подступил к горлу: кажется, они совсем близко.
– Окружают, – прошептал дед. – Ты знаешь, сколько их, Ира?
– На местном кладбище – один. Одна. Еще с десяток пришлых встречала на берегу, где прячутся днем – не знаю.
– Ничего не знаешь! С одной могла бы и справиться!
Это было слишком. Я бежала сюда через весь город пешком, потому что в трениках нет карманов для мелочи. Я битых два часа пудрила мозги Психологичке ради одной-единственной фразы, которая помогла эвакуировать ребят из лагеря. Я две ночи волком выла, пытаясь всех спасти, а этот приехал на готовенькое и – «с одной могла бы и справиться»! Кстати, не он ли так настойчиво требовал, чтобы я бежала отсюда?
– Пока ты в потолок плевал у себя на дачке? Могла бы, наверное.
– Ты что такое говоришь?! – он рявкнул в полный голос, взвился как мальчишка, я думала, он меня ударит. Палыч быстро встал между нами и, обхватив деда за плечи, забормотал:
– Она не со зла, она подросток, будь умнее… А ты, – он повернулся ко мне, – если не умеешь себя вести, не лезь во взрослые дела!
Не знаю, что звучало глупее: то, что я не умею себя вести, или «взрослые дела», которые сами ко мне полезли. Да век бы их не знать! Меня в этот лагерь швырнули, как щенка в прорубь, и теперь из меня делают виноватую?
