Во всяком случае черное облако в сновидениях ничего хорошего не предвещает. Еще был колючий ветер. Но самое удивительное, что во сне ее всегда сопровождал высокий брюнет. Вдали маячил неясный силуэт какого-то огромного мрачного здания с двумя массивными колонами у входа. Дорис и ее спутник приближаются к зданию. Сердце девушки тревожно бьется. Вот они уже у самого входа. А облако разрослось и заполонило весь небосвод. Стало темно. Вдруг колонны у входа покрылись чем-то красным. Красная пена ползет к ногам девушки. Красная пена и тьма… Красная пена и тьма. Так всегда заканчивался этот сон.
«Необходимо чаще бывать в церкви», — подумала Дорис, и ее охватило уже привычное чувство страха.
Она снова встала с постели и выключила музыку. Ей не хотелось оставаться одной в комнате, и она постучала в дверь кабинета отца.
— Войдите, — услышала она.
— Ты не слишком занят? — Дорис слегка приоткрыла дверь.
— Входи, Дорис, — сенатор оторвался от бумаг.
Девушка подошла к столу, взяла одну из разбросанных газет и, усевшись в кресло, рассеяно пробежала глазами заголовки. Сенатор в это время принялся что-то писать.
— Папа, я бы хотела поговорить с тобой о маме, — она положила газету на стол.
— О маме? — пораженный сенатор отложил перо, откинулся на спинку кресла и задумался. Стало видно, что он чем-то очень взволнован, ибо лицо его стало пунцовым. — О маме? — повторил он. Затем зажег сигару и сделал глубокую затяжку. Подошел к раскрытому окну. — Доченька, ты так на нее похожа, — взволновано прошептал он. — Я с нею был счастлив. Несомненно, был счастлив, — задумчиво произнес он. — Никого я так не любил, как ее, — произнес он, подчеркивая слово «несомненно». — И люблю до сих пор…
— А Шарлота? — спокойно перебила его Дорис.
— Шарлота… Шарлота? — он задумался. — Видишь ли, дочь, это совсем другое…
— Ты хочешь сказать, что не любишь свою нынешнюю супругу? — Дорис глянула в глаза сенатора.
— Нет, я этого не говорю. Шарлота совсем другой человек. Она не чета твоей матери.
— В каком смысле?
— У нее совсем другой характер.
— Ты что, жалеешь?
— О чем?
— Ну, что женился на ней…
— Видишь ли, когда это случилось с твоей матерью, я думал, что тоже не выживу… Когда она носила тебя под сердцем, я был на седьмом небе от счастья. Не обижайся, я думал, что у меня будет сын, но и дочери я был бесконечно рад. Когда из больницы раздался тот проклятый звонок, разрушивший мою жизнь, я сначала не поверил, а когда до меня дошло, потерял сознание. После пережитого шока я поклялся свою дальнейшую жизнь посвятить тебе. Думаю, не ошибся, поручив Луизе быть твоей служанкой. Она в некоторой степени должна была заменить тебе мать. Хотя я отлично понимал, что мать тебе не заменит никто. Тем не менее, я поручил ей смотреть за тобой. Я знал ее еще до твоего рождения. Она была сильно привязана к нашей семье, особенно к твоей матери. Я когда-то тебе рассказывал об этом, — догорающая сигара обожгла ему пальцы, и он потушил ее. — У этой малограмотной крестьянки золотое сердце. Любовь к твоей матери она перенесла на тебя… Я не ошибся, Дорис?
Девушка кивнула головой.
— Да, папа. Мне повезло, что со мной все эти годы была Луиза.
— Я был очень поражен, когда она сказала, что хочет уйти… Уговаривал остаться, но Луиза мне сказала, что накопила немного денег, необходимую сумму, чтобы купить маленький домик на побережье.
— И ты поверил?
— А что, разве была другая причина?
— Я думаю, что да.
— Какая?
— Папа, папа, ты веришь в судьбу? — она резко переменила тему.
— Что? Что? — не понял сразу сенатор.
— Ты веришь в судьбу, папа? В то, что каждому все предназначено свыше? — голос ее выдавал волнение.
— Но почему ты вдруг заговорила об этом? Тебе еще рано быть фаталисткой, — назидательным тоном произнес сенатор.
— А все-таки, папа? — произнесла она едва слышно.
— Как тебе сказать… — сенатор задумался. — Что-то этакое есть… Но пора опуститься на грешную землю… Итак, когда ты намерена уехать в Майами?
— Я еще не знаю. Думаю, через недельку-две, как ты говорил, — она покраснела. — А мама когда-нибудь говорила, что предчувствует свою гибель?
— Опять ты за свое? — нахмурился Перес. — Предчувствовала? Пожалуй, нет. Хотя за месяц до родов она часто грустила. Я думал, что она немножко боится. Все женщины боятся родов.
— Но, может быть, она предчувствовала гибель и поэтому грустила?
— Дорис, тебе не следует читать мистические романы, — улыбка на его устах выглядела жалкой. Он волновался, не знал, куда девать руки — то совал их в карманы, то закладывал их за спину, прохаживаясь при этом по комнате.
— Мы, кажется, отвлеклись от темы. Ты спросила, жалею ли я, что связал свою жизнь с Шарлотой? Так вот! Ты можешь меня упрекнуть, что я оказался не верен памяти Маргрет, — он, наконец, уселся в кресло и начал вертеть массивную бронзовую пепельницу. — Но пойми, Дорис, возможно, я повторяюсь, но мне, когда это случилось, было адски трудно. Можно сказать, я тогда не жил вовсе…
— И тогда ты встретил эту юную Венеру…
— Дорис! — укоризненно произнес сенатор. — Да! И тогда я повстречал Шарлоту… Но еще слишком яркими были воспоминания о твоей матери. Затем… — он замялся.
— Затем она уложила тебя в постель! — перебила его Дорис.
— Зачем ты так? Все было намного сложнее. Между нами сложились теплые отношения. Даже более чем теплые… Довольно глубокие…
— О, хо-хо! Зачем так возвышенно? Просто она хотела выйти за тебя замуж! — Дорис вызывающе глянула ему в глаза.
— Ты… ты злая, глупая девушка! Ты ненавидишь ее! — повысил голос сенатор.
— Да! Да! Я ненавижу ее! А за что ее любить!? Ты… ты забыл о моей матери! Шарлота обманывает тебя! — воскликнула девушка, и из глаз ее полились слезы.
— Что? Что ты сказала? — он подошел к Дорис и больно сжал ее плечи.
— Прости, папа! Я сама не знаю, что говорю, — рыдания сотрясали ее тело.
— Ладно, ладно, доченька, — он слегка похлопал ее по плечу. — Мне давно следовало бы понять, что вы никогда не подружитесь, — тихо произнес он. — А Луиза ушла из-за нее? — спросил Перес, заранее зная ответ.
— Да, — прошептала девушка. — Луиза сказала, что Шарлота уволила ее.
— Прямо так и сказала?
— Нет, конечно. Она всячески придиралась к бедной Луизе. В конце концов, та вынуждена была уйти.
— Но я впервые слышу об этом! — воскликнул сенатор. — Почему она не пожаловалась мне?
— На кого? На Шарлоту? Ты же боготворишь ее! Ты же выполняешь все ее капризы…
