Но он стал уже меньше сердиться.
Филипп ни одной живой душе об этом не рассказывал, и сейчас что-то в одной только артикуляции принесло ему облегчение, словно еще один тяжкий груз был снят с его груди, отчего ему стало легче дышать.
– Сколько ей лет? – настаивала Элайза.
– Восемнадцать.
– Взрослая женщина.
– Взрослая женщина, которая уже должна была выйти замуж, но с приданым, соответствующим ее фамилии. А ее приданое – это моя ответственность. Я не желаю, чтобы моя сестра оставалась старой девой или выходила за кого-то, кто не соответствует ее статусу. – Голос принца становился громче до тех пор, пока последнее слово эхом не разнеслось по всей комнате.
Но англичане ничего не понимают лучше, чем «статус».
– Она достаточно взрослая, чтобы принимать собственные решения, – ласково давила на ла Вея Элайза.
– Ее не воспитали для того, чтобы принимать решения, миссис Фонтейн. – Эту фразу принц произнес сухим тоном.
– Если она хоть немного похожа на вас…
Ла Вей выпрямился и невесело засмеялся:
– Даже вы не можете быть настолько безрассудной, чтобы закончить эту фразу.
Спина Элайзы выпрямилась, подбородок подскочил вверх.
– Если ваша сестра хоть немного похожа на вас, значит, она преодолела немалые трудности и выжила, – заявила она. – Могу я просто это сказать? Запас жизненных сил у многих женщин больше, чем полагают мужчины. И они чаще оказываются куда сильнее, чем вы считаете. Это все, что я скажу.
– Ну да, пока – все, – мрачно заметил Филипп.
Элайза пожала одним плечом. Она явно пыталась сдержать смех. Какая дерзость с ее стороны!
Ла Вей несколько мгновений молча смотрел на нее изучающим взглядом.
– Не опыт ли подсказывает вам эти рассуждения, миссис Фонтейн? – наконец спросил он.
Элайза лишь спокойно посмотрела на него. Это и был ответ на его вопрос.
Принц опять начал ходить взад-вперед, а потом остановился и сбивчиво заговорил, потому что по какой-то причине хотел, чтобы она узнала.
– Я не сержусь на нее. Я сержусь на себя. Сержусь на судьбу. На это… – Он взмахнул выздоравливающей рукой. – И еще сержусь на сложившуюся неопределенность, которая не позволяет мне заработать деньги, необходимые для покупки моего собственного дома и для того, чтобы обеспечить сестру приданым и любыми чертовыми бальными платьями, какие только она пожелает. Я сержусь, что моя семья была разбита революцией на осколки, и вот теперь я вынужден собирать их. А лучшее лечение от гнева – это конструктивные действия, миссис Фонтейн. Но время идет. Я могу удачно и быстро жениться, могу выполнить очередное задание короля, а могу сделать и то, и другое. Но мне нужно до окончания зимы решить, как именно я поступлю, потому что Ле-Пьер-Держан будет продан, если я не потороплюсь.
– Стало быть, вы можете вновь подвергнуть себя опасности, потому что это принесет вам выгоду, или…
– Намертво связать себя брачными узами, – договорил за нее Филипп.
Еще одно слово, предвещающее что-то дурное. Скорее напоминающее погребальный, чем радостный звон церковных колоколов, в которые звонят два маленьких мальчика – один убегающий от другого.
– По этой причине сюда приезжал посланец короля?
– Да, – кивнул Ла Вей. – У короны есть для меня… работа.
– А под работой, я думаю, вы подразумеваете то, что предполагает применение оружия?
– Меня также высоко оценивают за мое обаяние, миссис Фонтейн. И за знание языков.
– Но все это не имело бы никакого значения для людей его величества, если бы вы виртуозно не владели шпагой, – заметила Элайза. – Насколько я понимаю, вы должны опять подвергнуть себя опасности.
К удивлению Элайзы – да и самого Филиппа – он улыбнулся и пропел, поддразнивая Элайзу:
О, лучше вам не вставать на пути
Всемогущего Филиппа ла Вея.
О, я скучаю по тем дням,
Когда одного моего обаяния было довольно,
Чтобы поддерживать крышу над моей головой.
Это должно было вызвать у нее улыбку. Однако Элайза задумчиво посмотрела на ла Вея, и что-то омрачило ее лицо. Она явно не знала, говорить ей или лучше промолчать.
Принц вздохнул и приказал:
– Говорите, что хотите сказать, миссис Фонтейн!
– Где… именно у вас болит? Помимо руки? – рискнула спросить Элайза.
Его брови приподнялись.
– Прошу прощения за слишком бестактный вопрос.
– Ответ «везде» тоже можно счесть бестактным?
– Это правда? Мне очень-очень жаль.
– Благодарю вас, – просто сказал Филипп.
Потому что было совершенно ясно: она говорит искренне, не обвиняя его, не раболепствуя перед ним, не устраивая истерик.
Он молча показал ей руку:
– Вот что причиняет мне больше всего боли, как вам известно, или крайнее неудобство.
– А могу я… взглянуть? Я уже говорила вам, что мой отец – доктор. И я знаю кое-что о ранах.
– Не пытаетесь ли вы подтолкнуть меня к выбору битвы, чтобы спасти от свадьбы, миссис Фонтейн?
Ла Вей понял, что затаил дыхание в ожидании бойкого ответа своей экономки.
Что-то промелькнуло в ее глазах. Как будто он смотрел на облака, загораживающие солнце.
– Думаю, обе ситуации предполагают использование ваших рук, лорд Ла Вей, – заметила Элайза.
Удивившись, Филипп рассмеялся. А еще он был в полном восхищении от такого ответа.
Принц уселся на стул напротив Элайзы и протянул ей руку, как будто она была гадалкой и могла по руке узнать его будущее.
Элайза взяла его руку очень ласково и чуть робко, словно это был спящий ежонок, а не ладонь. Несколько мгновений она рассматривала ее так внимательно и серьезно, что Филипп улыбнулся.
Какой же это оказалось роскошью – раскрыться перед кем-то хотя бы на миг. У миссис Фонтейн были мягкие и холодные руки – совсем не такие, как шелковистые и ухоженные руки его родственниц или красавиц, с которыми он танцевал или занимался любовью. Ее рукам можно было доверить вещи драгоценные, серьезные.
Как много времени прошло с тех пор, как красивая женщина вот так просто прикасалась к его руке, ничего не желая и не ожидая от него.
Мысль об этом тоже удивила ла Вея. Это было не совсем приятное умозаключение, и он был уверен, что не каждый мужчина согласится с ним. Скорее это что-то неуловимое. Какая-то магическая формула, включающая в себя милую мягкость, резковатые черты ее лица в сочетании с тем, как она движется, как ее кожа реагирует на свет, глубину ее глаз, вспыхивающих как звезды, когда она улыбается, блестящее остроумие, которым она пользуется столь умело, вещи, которые она скрывает.
