Кажется, она не дышала.
Господи, почему она так сильно побледнела?
– Вы сказали все, что хотите сообщить… леди Придо, лорд Ла Вей?
– Нет, – изумленно, но с оттенком нежности в голосе проговорил Филипп. – Есть еще кое-что. Вы готовы записать, миссис Фонтейн? Или вам хочется приласкать стулья?
– Разумеется, готова.
Элайза расправила плечи, будто он попросил ее поднять стол, а не перо, и склонилась над листом бумаги.
– Я надеюсь устроить ассамблею в доме, который арендую, дражайшая Александра, и если вы вернетесь, я непременно воплощу свое намерение в жизнь. Ничто не может доставить мне большей радости, чем мысли о том, как мы снова будем танцевать вместе, а возможность поцеловать вашу руку согреет меня в зимнюю непогоду. Остаюсь ваш… Потом, как обычно, я подпишу письмо, – договорил принц.
Элайза молчала, не двигалась, напряглась и приняла официальный вид, при этом все краски на ее лице погасли. Словно и не было радости от предыдущего общения. Лорд Ла Вей был в недоумении.
– Если я могу идти, лорд Ла Вей, я отправлю письмо, – вымолвила она.
– Я сам отправлю письмо завтра, миссис Фонтейн, – сказал принц. – Мне пойдет на пользу прогулка до «Постлетуэйтс Империум».
– Очень хорошо.
Элайза все еще сидела не шевелясь, как будто поджидала приступ сильной боли.
– Вас что-то беспокоит, миссис Фонтейн? Вы считаете слова о поцелуе руки слишком цветистыми?
– Нет. Если я вам больше не нужна…
Элайза резко встала и повернулась, чтобы направиться к двери, как будто комната была охвачена огнем. Она уже приблизилась к выходу, и тут ла Вея охватило нечто вроде паники.
– Если бы я должен был поцеловать вас, вы бы никогда этого не забыли. – Он набросил на нее эти слова, как сеть.
Элайза застыла. Как будто он бросил в нее дротиком, и тот впился ей в спину.
А потом Элайза повернулась так стремительно, что юбки закрутились вокруг ее ног.
Она казалась потрясенной, и едва ли это ее украшало.
– Миссис Фонтейн, вы побледнели. Неужели я выгляжу столь отталкивающе? А я-то думал, что новый шрам придает мне щегольский вид. – Принц сказал это как-то неловко, как будто попытался скрыть серьезный вопрос, но у него это не получилось.
Элайза слегка тряхнула головой.
– Вам не следует дразнить меня таким образом. – Она проговорила это низким хриплым голосом и попыталась улыбнуться.
Но улыбка соскользнула с ее лица, как малиновое желе.
Филипп быстро шагнул к ней – он явно был озадачен.
Элайза отступила на шаг назад.
Он понял, что обжигает ее взглядом, когда она опустила глаза.
Ла Вей тут же пожалел об этом, потому что ему хотелось увидеть эффект, произведенный его словами. И уж если быть честным с самим собой, у него была причина сказать это.
Наступившее молчание наполнилось смятением.
Она страдала. Принц не знал, отчего, но чувствовал, что для него это невыносимо.
– Миссис Фонтейн, – ласково произнес он. – Временами я забываю, что я – француз, а другие – нет. Англичане, кажется, более сдержанны. Мы говорим о подобном, как о погоде.
Элайза смотрела на него с таким видом, словно ожидала увидеть правду на его лице.
– Но не с экономками. – Она сказала это нежным голосом, словно объясняла что-то ребенку.
И все же был в ее словах едва уловимый намек на вопрос.
Филипп замер как изваяние. В его голове, казалось, не осталось ни единой мысли. И в то же время он был в замешательстве. А потом его разум наполнился восхищением.
Черт его подери, если она не пригвоздила его правдой!
Она – не игрушка, не игра. Она существует не для того, чтобы исправлять ему настроение. Она – женщина не из его мира, в котором флирт – это второй язык. Для нее подарки почти не имеют смысла.
И все же она – женщина. Со своими чувствами, сомнениями, секретами. И сейчас она страдает.
Неужели… из-за него? Эта мысль настолько подняла ему настроение, что он опасался даже думать об этом.
Или, возможно, это подсказывает ему его тщеславие?
Принцу очень не хотелось огорчать миссис Фонтейн.
– Пожалуй, я забыл свое место, – сердито проговорил он наконец.
Элайза сделала глубокий вдох – кажется, для того, чтобы взять себя в руки.
– А вот я своего не забуду, – бросила она.
И эти ее слова показались ему худшими из всех, какие он когда-либо слышал.
Ла Вей почувствовал, как сзади по шее начинает подниматься жар. Ну и ну!
Когда он краснел в последний раз? Кажется, когда ему было лет четырнадцать.
– Простите меня, если я случайно обидел вас, – натянутым тоном сказал принц.
– О, мне нечего вам прощать, – милостиво поспешила заверить Элайза, награждая его искренней улыбкой. От этой улыбки на ее подбородке стала видна озорная ямочка, а глаза сделались похожими на звезды. – Человек не может ничего поделать с тем, что он француз.
Ее улыбка слишком быстро погасла.
Почувствовав сожаление, Филипп понял, что начал слишком увлекаться этой улыбкой. Эта улыбка лучше, чем настойка опия, чем бренди, чем чай из коры ивового дерева.
Элайзе гораздо лучше удавалось справляться с его душевными страданиями, чем со своими собственными.
Поскольку смирение стало еще одним, не знакомым принцу состоянием, он оставался молчалив и задумчив. Ла Вей был в затруднении, пожалуй, впервые за… Он не мог вспомнить, за сколько времени.
– Если у вас сейчас нет больше требований, милорд, я пойду – мне надо приглядеть за яблочными пирогами, иначе они сгорят. И еще я хочу напомнить вам, что у меня сегодня свободный вечер.
– Да, пожалуйста, идите. Нет ничего важнее яблочных пирогов. И хорошего вам вечера, миссис Фонтейн.
Ла Вей отметил, что его голос стал каким-то особенно низким, хотя не понимал, почему его чувства должны быть задеты.
Сделав книксен, Элайза быстро прошла мимо него.
Филипп поворачивался, глядя ей вслед, словно она была ветром, а он – флюгером.
Глава 15
Следующий день начался очень рано и довольно невинно, если не считать сердитых туч на небе и проливного дождя, который то лил стеной, то прекращался, из-за чего Джек остался дома и мешался под ногами у слуг. Никто не возражал против его присутствия, потому что мальчуган был живым дыханием весны, которому угрожала опасность быть испорченным каждым.
Элайза и слуги дошли до цивилизованных, даже товарищеских отношений и трудились в едином ритме – действительно, каждому нравилось работать в безупречно чистом доме, в котором повсюду теперь были расставлены вазы с цветами. Да и лакеи служили украшением дома.
