В конце зала в накинутом на плечи плаще стоял Филипп. В руке он держал шляпу.
Странно, но принц казался здесь одновременно и куда более уместным гостем, чем кто-либо из присутствующих, и абсолютным чужаком. Впрочем, Элайза уже успела привыкнуть к тому впечатлению, которое он производит на окружающих. В скромной обстановке трактира лорд Ла Вей казался истинным аристократом, каким, впрочем, он и был.
Он приветствовал ее медленным кивком, но не улыбкой.
Что же, черт возьми, он тут делает?
– Это лорд Ла Вей. Освободите ему место, – прошипел Нед Хоуторн своей дочери, вытаращившей глаза на принца.
Полли Хоуторн с боем вытолкала со своих мест нескольких скорее возмущенных, чем охваченных благоговением молодых людей – они со своими кружками отправились в конец зала.
Ла Вей покачал головой, слегка улыбнулся и взмахом руки показал, что отказывается от такого внимания. Он занял место у стены недалеко от входа.
Потревоженные парни вернулись на свои места.
Доиграв любимую собравшимися джигу, Шеймус мотнул головой и взмахнул смычком, а толпа разразилась хриплыми одобрительными возгласами. Шеймус театрально поклонился, принимая это как должное.
А потом он встал на стул и объявил:
– Я хочу посвятить эту песню одной женщине, потому что знаю, что она заставляет ее плакать, а плачут только самые нежные и добрые сердца.
И он запел, обращаясь своим чистым, страдающим тенором прямо к Элайзе:
Что заставило ассамблею сиять?
Робин Адэр.
Что сделало бал таким чудесным?
Робин был там.
Но почему так заныло мое сердце,
Когда закончилась пьеса?
О! Потому что это было прощание
С Робином Адэром.
Черт с ним! Это была песня о том, что любовь может сделать все вокруг лучше и что мир становится куда более тусклым, когда любимого в нем нет.
Как будто она без песни этого не знала.
К счастью, Элайза была не единственной, кто начал всхлипывать.
Порыв холодного ветра сообщил о том, что дверь вновь открылась. Интуиция заставила Элайзу повернуться – ее подозрения подтвердились: Ла Вей ушел.
Когда через мгновение Шеймус вышел из паба, чтобы покурить и прийти в себя от чувств, которые он вложил в песню о Робине Адэре, он увидел ла Вея, прислонившегося к стене и смотревшего на звезды. И, возможно, раздумывающего о том, стоит ли ему вернуться в трактир.
Хотя, быть может, Ла Вей ждал, что Шеймус выйдет на улицу, и тогда он сможет его убить.
– Так вот он, лорд Ла Вей, – промолвил Шеймус, засовывая сигару в рот.
Филипп ничего не сказал.
Шеймус протянул ему сигару.
Ла Вей взял ее.
Шеймус разжег сигару принца.
В полном молчании двое мужчин, объединенных лишь разрушительной тягой к женщине, посасывали сигары.
– Вообще-то борьба мне по нраву, лорд Ла Вей, – наконец признался Шеймус, нарушая долгое, напряженное и кажущееся почти смертельным молчание. – Я говорю правду. Подозреваю, что и вам нравится борьба. Однако мне кажется, что побеждать вам нравится больше, чем мне бороться.
– Никакой борьбы не будет, – ленивым тоном ответил Ла Вей. – Потому что никакого удовольствия от столь легкого убийства я не получу.
Шеймус просто кивнул.
Мужчины снова закурили.
– Нет ничего плохого в желании получить то, что вы хотите. Но разве вам не будет жаль таким образом обидеть женщину? Женщину, которая уже пострадала?
Шеймус произнес это на своем ритмичном ирландском диалекте, придававшем всем его словам немного ироничное, легкомысленное звучание.
Ла Вей повернулся к нему. Он бы предпочел избавиться от Шеймуса Даггана как от развязного слабака.
Дверь трактира распахнулась.
– Дагган! Неси сюда свою задницу!
Не сказав ни слова, Шеймус так и сделал.
Ла Вей же понес свою задницу домой, причем весь путь он проделал пешком.
Дом был погружен в сон и тишину, когда незадолго до полуночи преподобный Силвейн и его жена привезли домой Элайзу. Слуги уже ушли спать, и, взглянув на безмятежно спящего Джека, Элайза спустилась вниз, чтобы еще раз проверить замки на шкафах и взглянуть на состояние кухни. Нигде не было ни пятнышка, все стояло на своих местах, а еда была убрана в кладовые.
Еще совсем недавно Элайзе и в голову бы не пришло, что она будет испытывать гордость за такие вещи, однако сейчас, поддавшись порыву, возликовала. Это был нешуточный подвиг.
У нее появилось чувство, что ей подвластно все.
Элайза шла по проходу между кухней и кладовой, как вдруг в конце коридора перед ней появилась тень, загородившая свет.
Удивившись, она остановилась.
– Филипп!.. – выдохнула Элайза.
Это точно был Ла Вей.
Несколько мгновений они казались друг другу застывшими в коридоре тенями.
Наконец он двумя размеренными шагами преодолел расстояние между ними.
– Ты… ты ищешь пирог? – тихо спросила она.
И тут же покраснела, поняв, каким нелепым было ее предположение.
Ла Вей слабо улыбнулся, хотя его мысли явно были заняты чем-то другим.
– Могу я задать тебе один вопрос, Элайза? – спросил он.
Он говорил каким-то странным тоном – необычным и очень напряженным.
– Конечно, – ответила она.
– Как ты относишься к… тому мужчине?
– К какому мужчине? – удивилась Элайза.
– К мужчине со скрипкой, – пояснил Филипп.
Он поднес воображаемую скрипку к плечу и «заиграл», мотнув головой. Забавно, но когда он вскинул голову, то действительно немного напоминал Шеймуса.
– Ты спрашиваешь о Шеймусе Даггане?
– Да. Ты любишь его?
– Я… что? Господи, да как же только…
– Он тебя любит.
– Да нет, не любит, – возразила Элайза. – Хотя правильнее было бы сказать, что Шеймус любит всех. В особенности себя самого.
– Я видел, как он на тебя смотрит. И как поет тебе. Этот человек влюблен.
– Возможно, ты перепутал его с человеком, которого видишь в зеркале.
Эти слова так резко остановили ла Вея, как будто он налетел на каменную стену.
Они не отрываясь смотрели друг на друга.
А потом он двинулся вперед, пугая Элайзу, заставляя ее отступать к стене. Наконец его ладони легли на стену по бокам от лица Элайзы, загоняя ее в ловушку и лишая возможности убежать.
