– Заметано, Паша. Притащу. Он охотно идет на контакт.
– Только не сегодня, ладно? Как-нибудь в другой раз. В хорошую погоду. За кружкой пива.
– Говорю же, заметано. Так что пуговицы говорят, почтеннейший Павел Николаевич?
– А знаешь, не молчат пуговицы.
– Попискивают?
– Они не очень разговорчивы, хранят верность хозяину. Это правильно, так и должно быть. Но и не молчат. Такое тоже понятно. Много времени прошло. Артефакты уже подзабыли хозяина.
– А чужая пуговица нашлась? Дала признательные показания? Неужели раскололась?
– Как же ей, голубушке, не расколоться, если все остальные пуговицы железные, а эта пластмассовая. Рисунок на ней выдавлен точно такой же – пропеллер, а суть иная, пластмассовая. А вот в кулачке у Светы была зажата железная пуговица, родная сестричка всех остальных.
– Другими словами, Павел Николаевич, мы идем правильным путем, не так ли? Есть курточка и потерянная пуговица, которая нашлась в мертвом кулачке девушки Светы, убитой десять лет назад. Установлен хозяин этой курточки – некий Игорь Зайцев, доказано его знакомство с жертвой, известно сегодняшнее местонахождение. Я правильно понимаю то положение, которое, красиво говоря, простирается перед нами?
Пафнутьев молча вышел из-за стола, снова повесил курточку на дверцу полураскрытого шкафа, вернулся на свое место, с силой потер ладонями лицо.
– Нет, Худолей, – проговорил он. – Ты рановато празднуешь победу. Да, твои рассуждения имеют вполне достоверный вид, поскольку ты подтянул друг к дружке стыкующиеся подробности. Но вот обнаружится маленькая такая деталька, не учтенная тобой, и картинка рассыплется.
– Какая деталька?! – Худолей вскочил со стула. – Паша! Ты о чем?
– Вот поедем мы с тобой в славный город Ростов, найдем Зайцева, познакомимся. Он нам скажет, что сразу после выпускных экзаменов уехал в Урюпинск, хотел повидаться с друзьями. Всю неделю, когда и произошло убийство, Зайцев находился там. Не менее десяти человек могут это подтвердить.
– А курточка?!
– А в курточке щеголяла половина класса, соседи по двору, по школе, в которой раньше учился Зайцев. Парни ходили в этой его курточке на танцы, фотографировались, с девушками знакомились. Они считали, что такая одежка добавляла им привлекательности. У меня в городе Запорожье есть один знакомый, он когда-то закончил горный институт. А у студентов-горняков была очень красивая форма – черная, с золотыми эполетами, вензелями на рукавах. Но к тому времени, когда мой друг поступил в горный институт, форму отменили. Первокурсники, отправляясь на свидание, одалживали форму у студентов старших курсов – у тех-то она еще была.
– И я грешным делом ходил на танцы в горняцкой форме, – признался Худолей.
– Ну и как? – с усмешкой спросил Пафнутьев. – Успешно?
– Результативно. Да, я бы выразился именно так.
– От своей картинки не отказываешься?
– Ни в коем случае. Паша, признавайся, тебе ведь тоже нравится моя картинка?
– Конечно, нравится. Поэтому мы с тобой и летим в город Ростов. Чтобы разрушить и обесценить твой рассказ о студентах горного института. Девяносто процентов за то, что твоя картинка никуда не денется. Уж больно хорошо все стыкуется.
– Да я вообще ничего парнишка-то, а, Павел Николаевич?
– Мечта студентки горного института. Правда, один недостаток у тебя все-таки есть.
– У меня?! Какой, Паша?!
– У тебя нет формы горного института.
– Да, конечно. Ты прав. Но сейчас ее нет ни у кого. Зато какую я курточку раздобыл, а? Правда, тоже с недостатком. Одной железной пуговицы на ней не хватает.
– Ошибаешься. Это и есть главное достоинство твоей курточки, – твердо сказал Пафнутьев и крепко пожал Худолею руку.
Войдя в самолет, Пафнутьев до упора откинул спинку своего кресла, тем более что место позади него было свободным, уселся поудобнее и закрыл глаза. Но заснуть ему не удалось.
Уже и самолет взлетел, и высоту набрал, а перед глазами Пафнутьева неотрывно стояло лицо Евдокии Ивановны, каким он видел его в своем кабинете. Тогда женщина негромко несколько раз повторила одни и те же слова: «Не мешайте мне, Павел Николаевич».
Сейчас взгляд Евдокии Ивановны был тверд и неотступен. Губы плотно сжаты. Она понимала, что не может он, не имеет права и возможности поступить так, как нужно и должно, как хочется и ему, и ей. Но эта женщина за десять лет ночных разговоров с мертвой дочкой приняла все решения и ни от одного не отступится.
Перед глазами следователя снова возник тяжелый молоток, чуть тронутый ржавчиной и ожидавший своего часа на подоконнике. Тут же Пафнутьев еще кое-что вспомнил. Когда он был в доме у Евдокии Ивановны, ему понадобилось выйти на кухню. Он хотел выпить холодной воды из-под крана, ополоснуть руки, просто выглянуть в окно.
Неожиданно Павел увидел на столе нож. Там больше ничего не было. Выскобленные, залитые солнцем доски стола и нож. Тяжелый, массивный, остро заточенный.
Такие бывают у ресторанных поваров. Ими можно одним взмахом вспороть свиную тушу, вскрыть брюхо большой рыбине, накрошить зелень.
Но на самом деле у этого ножа была пока та же функция, что и у молотка на подоконнике. Ожидание.
«Нравится?» – услышал Пафнутьев голос Евдокии Ивановны за спиной.
«Хорошая вещица, – ответил Павел. – Профессиональная. Но он не для этой кухни».
«А для какой?»
«Для кровавой», – чуть было не выскочили у Пафнутьева словечки.
Но Павел сдержался, даже рука дернулась, чтобы прикрыть рот и не выпустить эту преждевременную фразочку.
«Вот лежит он на этом столе, просторно ему, вольготно. У меня такое ощущение, что нож чего-то ждет».
«Правильное у вас понимание. Он и в самом деле ждет. Уже десять лет мается. Я им не пользуюсь, не для моей руки. Тяжеловат для меня. Из рессорной стали выковали ребята. Но я ухаживаю за ним, у нас дружба».
«А если не пользуетесь, то надо бы спрятать его от греха подальше».
«Для греха и держу, – произнесла Евдокия Ивановна странные слова. – И рука для него есть. Хорошая, сильная, надежная».
«Я смотрю, Евдокия Ивановна, что если пройтись по вашему дому, то можно повстречаться и с другими вещицами, которые тоже ждут своего часа». – Пафнутьев усмехнулся, пытаясь улыбкой смягчить тяжкое подозрение, вдруг возникшее в нем.
«Они дождутся». – Евдокия Ивановна не сочла нужным успокаивать Пафнутьева простыми и невинными словами.
«Может, познакомите?»
«Кого с кем?» – Этот вопрос женщины прозвучал неожиданно жестко.
Но Пафнутьев решил не отступать и пояснил:
«Меня с теми вашими вещицами, которые истомились в ожидании».
