Павел прочел их, вернул снимок Ющенко и проговорил:
– Нет, Костя. У тебя что-то казенное получилось. Добавь пару слов. Дескать, наутро после выпускного вечера мои друзья Мастаков и Зайцев пришли на вокзал, чтобы проводить меня в Запорожье. Подпись и дата. Надо же помечать время и место своего пребывания на этой земле.
– Тоже верно, – согласился Ющенко.
Что-то зацепило его в тех словах, которые он только что написал своей же рукой. Константин прочитал эти две строки раз, другой. Нет, вроде все нормально. Да и Пафнутьев уже протягивал руку к снимку. Ющенко подавил сомнения и отдал фото следователю.
– Спасибо, старик, – произнес Пафнутьев словцо, которое было в ходу в годы его молодости. – Положу под стекло, пусть напоминает о нашей встрече. А что-то я смотрю, многие ваши ребята щеголяют на снимках в белых форменных курточках. Это что, половина класса поступила в какие-то летные, морские, горные секции?
– Нет, все гораздо проще. Поступать в летное училище собрался один только Игорек Зайцев. Ему еще на предварительных курсах выдали эту курточку. Всем нашим ребятам нравилось в ней выпендриваться перед девочками, вот они и выпрашивали ее напрокат.
– Тут возникает вот какой любопытный вопрос. – Пафнутьев положил тяжелые ладони на стол и ткнул указательным пальцем в снимок, только что подписанный Ющенко. – На данной фотографии Мастаков изображен в этой самой форменной курточке. Как это понимать? На вокзале Мастаков в курточке Зайцева. Тут же стоит Игорь. Он тоже провожает тебя в Запорожье.
– Да, небольшая путаница здесь есть. Дело в том, что Зайцев великодушно позволил Мастакову прийти на выпускной вечер в его белой курточке. Тот сам его об этом попросил.
– Парень всю выпускную ночь красовался в белой курточке? Так сказать, блистал, да? Наутро он в ней же пришел на вокзал, где вас и сфотографировал какой-то добрый человек, так?
– Этот добрый человек был просто прохожим. Он шагал мимо, и Зайцев попросил его щелкнуть нас на память.
– Тот щелкнул?
– Да, он охотно щелкнул, вернул Зайцеву фотоаппарат и пошел своей дорогой.
– А курточка? – Пафнутьев неотрывно вел свою линию.
Главным в их разговоре для него оставалась эта самая одежка.
– После того как мы сфотографировались у вагона, Мастаков снял курточку и вернул ее Зайцеву со словами искренней благодарности.
– Проведя безумную ночь в его курточке? – Пафнутьев все старался исключить малейшую возможность недоразумения.
– Да почему же безумную?
– Ну, хорошо, – проговорил Пафнутьев. – Выражусь иначе, назову эту ночь безумно счастливой. Подходит?
– Это куда ни шло, – хмуро согласился Ющенко. – Уж коли вас так заинтересовали перемещения этой несчастной курточки, могу добавить. Мастаков провел в ней не только безумно счастливую ночь, как вы выражаетесь, но и это вот утро.
– Рад за вас, – сказал Пафнутьев. – А теперь, Костя, слушай меня внимательно. Вот снимок, сделанный в день, который закончился счастливым выпускным вечером. Эту фотографию мне подарила Евдокия Ивановна, мама Светы, пропавшей в тот вечер, той самой милой девушки, к которой ты испытывал нежные чувства.
– Да ладно вам!
– Не перебивай. Обращаю твое внимание вот на какой факт. Все пуговички на курточке на месте. Можешь пересчитать. А вот снимок, сделанный на вокзале, наутро после того вечера и ночи. Мастаков все в той же курточке, но нижняя пуговица на ней отсутствует. Можешь убедиться.
– Ну что ж, значит, ночь была бурной, – с улыбкой проговорил Ющенко, все еще пребывая в состоянии легком и беззаботном.
– Видишь ли, мне кажется, что для вашей троицы ночь оказалась слишком бурной, – холодновато проговорил Пафнутьев. – Ты не поверишь, но мы нашли эту пуговицу. Она оказалась в руке этой девушки. – Павел положил на стол перед Ющенко жутковатую фотографию черепа. – Ты не удивляйся, это твоя Света сейчас так выглядит. После той вашей безумно счастливой ночи, как ты выражаешься. В ее высохшем кулачке была зажата эта пуговица. Вот она. – Пафнутьев опустил на стол проржавевший комочек жести, недалеко от себя, на всякий случай.
Тут-то и выяснилось, что предусмотрительность его была не напрасной. Ющенко резко вскочил и уже хотел было схватить пуговицу. Но Пафнутьев ожидал от него чего-то похожего и успел опередить парня.
– Что-то случилось, дорогой? – спросил он с добродушной широкой улыбкой, пряча пуговицу в карман.
Не отвечая, Ющенко одним прыжком оказался у двери, но Пафнутьев предусмотрел и такой вариант. Дверь из кабинета, как помнит внимательный читатель, была заперта на два поворота ключа.
Ющенко вышел из себя от беспомощности, обиды на то, что его так просто, как бы даже играя, провели вокруг пальца. Он схватил табуретку, на которой сидел все это время, и изо всей силы швырнул ее в окно. Железной решетки там не было, но деревянные рамы оказались слишком плотными. Пробиться сквозь них на свободу Константину не удалось.
Пафнутьев спокойно, не торопясь, но и не мешкая, открыл дверь в коридор, увидел оперативников, сидящих на скамейке, и жестом пригласил их в кабинет.
– Проходите, ребята, – сказал он. – Тут у нас маленькая неожиданность образовалась. Фантомас, как видите, немного разбушевался.
– Павел Николаевич, мы же предупреждали – зверюга! А вы не поверили!
– Почему не поверил? Поверил. Подготовился как мог, предусмотрел что сумел, вел себя осторожно. И вот герой перед вами. Руки немного в крови, но это он о стекла порезался, сам виноват.
– Куда его, Павел Николаевич? – спросил оперативник, защелкивая наручники у Ющенко за спиной.
– А куда хотите! – с усмешкой ответил Пафнутьев. – Посоветуйтесь с Шаландой. Он большой спец по таким делам.
– Ага! Если с Шаландой надо посоветоваться, то мы и сами сообразим. Ну так что, мужик, – обратился опер к Ющенко. – Давай на выход.
– Не переживай, Костя, – сказал Пафнутьев, проводив всех до двери. – Мы еще увидимся. Мы частенько будем встречаться. Не скучай. Нам с тобой еще много бумаг надо подписать. Придется документально оформить высокие отношения, сложившиеся между нами. Видишь, как получилось. Одна маленькая поганенькая пуговичка перечеркнула весь твой трепетный рассказ о выпускном вечере. А ты говоришь, рассветы, причалы. Встретишь на улице Свету в таком вот виде. – Пафнутьев показал на снимок с черепом. – Так ведь и не узнаешь, да?
– Ничего я не буду подписывать.
– А ты не торопись словами-то бросаться. Ты вот сегодня много чего наговорил, сейчас, может быть, и сожалеешь. А потом пройдет немного времени, сам будешь просить, чтоб дал я тебе ту бумагу подписать, потом другую, за ней и третью. Вот трое вас было. Вместе девочек до смерти замучили, а потом разбежались. Вроде спаслись вы, да? Ан нет. Теперь что будет? Каждый из вас на других все валить начнет. Ты к этому приготовься. На кону-то стоят сроки отсидки. Одному пожизненное заключение, другому двадцать лет на раздумья можно дать. Третьего за особо хорошее поведение на следствии можно и пожалеть, смилостивиться над бедолагой и дать ему только девятнадцать с половиной годков строгого режима. Могу поделиться профессиональным опытом. Из таких вот преступников, как вы, до конца срока никто и не доживает. Если сокамерники не прикончат, то от старости загнетесь, поскольку дряхлеть вы будете год за два. Амнистия вам не положена, льгот тоже не предусмотрено. Такие дела, Костя. Поэтому со словами осторожнее. Мой тебе совет.
