– Уильям не мой ребенок. Да и не мог им быть. Ты стал моим первым мужчиной.
– Так ты была девственницей?! – прорычал Маркус.
Она дернулась, словно он ее ударил, а прохожие начали оборачиваться.
– Маркус, машина…
Но он уже не мог остановиться.
– А ты не думаешь, что об этом неплохо было бы упомянуть?
– Я пыталась. Я пыталась все тебе рассказать, но ты сам признался, что прошлое осталось в прошлом, и ни мое, ни твое не имеют никакого значения. Так что да, я много раз думала, что мне стоит это упомянуть, но не стала, потому что ты этого не хотел.
– Потому что считал, что у тебя там обычная история о разбитом сердце или… не знаю, как тебе пришлось работать по ночам во время учебы. Я и представить не мог, что ты скрываешь свою расу, притворяясь белой. Как это может быть не важно? Бог ты мой, я же жениться на тебе хотел! Хотел создать с тобой семью. Я доверял тебе. Доверял целиком и полностью, рассказывал то, что никогда еще никому не говорил. Потому что любил. Вот только ты меня никогда не любила. И совсем не доверяла.
– Маркус, – по ее щекам текли слезы, – я хотела все рассказать, но…
– Нет, если бы действительно хотела, рассказала бы. И знаешь что? Все это действительно не важно. Мне все равно.
– Не важно?
– Честность – вот все, что мне от тебя было нужно. И я думал, что ты со мной честна. То есть неужели вообще все было ложью? Ты хотя бы бегала?
Она вздрогнула:
– Нет. До встречи с тобой я никогда не бегала.
Ложь. Одна сплошная ложь.
Лишь эти пробежки с Либерти вокруг озера помогали ему тогда пережить предательство Лилибэт и справляться с давлением родителей.
Но на этот раз он даже убежать не может.
– И снова ложь. Но зачем? Чтобы выйти за меня? Так хотелось примерить на себя имя Уорренов?
– Ты издеваешься? Я ненавижу твое имя, и мне плохо при одной мысли, как с тобой обошлись родители, лишь бы сохранить семейный престиж.
– Тогда зачем? Хоть сейчас скажи правду.
– Зачем? А ты хоть раз пробовал побыть в этом мире негритянкой? Не все рождаются с целым ворохом рубашек.
Она наконец-то пришла в себя, но даже это его не радовало. Он всегда обожал эти споры, потому что она одна из немногих, кто никогда не боялся говорить ему правду. Вот только это тоже оказалось ложью. Та Либерти, что он любил, была одной сплошной ложью.
– Да, моя мать темнокожая, а отец, скорее всего, белый. Я не знаю. Но знаю, что, выдавая себя за белую, я, чтобы выбраться из ямы, трудилась лишь в два раза больше остальных. В два, а не в четыре. Так что да, я притворялась, выдавая себя за белую девушку из среднего класса. И я не собираюсь извиняться за то, что мне приходилось делать, чтобы выжить.
– А я и не хочу, чтобы ты извинялась за то, что выжила.
– Тогда чего ты от меня хочешь?
– Я хочу тебя настоящую.
Она посмотрела куда-то ему за спину.
– Машина. Я с радостью расскажу тебе, как здорово расти с матерью-наркоманкой и кочевать из одной приемной семьи в другую, но в машине. Пожалуйста, давай сядем в машину.
– Нет. С меня хватит. Ты хоть понимаешь, что ради тебя я все поставил на карту? Выстоял перед матерью, хотел создать с тобой семью. Черт! Да ради тебя я на все был готов. Либерти, я готов был за тебя бороться.
Но стоило ей посмотреть на него полными жалости глазами, как вся его ярость мгновенно испарилась, сменившись тошнотой. Как же он от всего этого устал…
Он хотел, чтобы все изменилось, и все действительно изменилось. К худшему.
Шагнув вперед, Либерти погладила его по щеке: Я не хотела, чтобы ты за меня боролся. Я хотела, чтобы ты боролся за самого себя.
И прежде чем он успел что-то ответить, она повернулась и прошла прочь.
– Ты куда?
– Бери машину, я сама домой доберусь.
– И все?
Почему ему так не хочется смотреть, как она уходит? Он же не хочет, чтобы она оставалась! Но… Он хочет, чтобы последнее слово осталось за ним. Хочет сам уйти.
– Все. И мы оба знали, что именно так все и закончится.
Знали? Возможно.
– Садись в машину, я себе другую вызову.
Вот теперь точно все.
И они оба это знали.
Глава 17
Знай Либерти, где похоронена мать, она отправилась бы к ней на могилу. Потому что впервые в жизни чувствовала себя так, словно та смогла бы ответить на мучившие ее вопросы.
Или хотя бы на один. Что Джеки почувствовала, когда ее принц в полиэстере так и не сумел ее спасти?
Сама она не хотела, чтобы Маркус ее спасал, но на несколько дней он все же сумел стать ее рыцарем в сверкающих доспехах, что готов защищать от всех врагов и обидчиков.
Но Либерти так и не узнала, где покоится ее мать. Так же как и бабушка Девлин. У нее не осталось ни одной ниточки, связывающей ее с детством. Ни родственников, ни друзей, даже тех трущоб, где она выросла, давно уже нет…
Вот только как бы далеко она ни ушла, она навсегда останется дочерью Джеки Риз.
Она никогда не врала Маркусу, но, как оказалось, врала самой себе. Она всю жизнь пыталась убедить себя, что дочери Джеки Риз не существует, а следовательно, она не имеет никакого значения. Потому что именно такой и чувствовала себя в детстве. Не важной и не значимой.
Но та Либерти, какой она стала, имела значение. Потому что сама себя сделала значимой.
И не нужны ей никакие принцы. Да, строго говоря, у нее, собственно, никого и нет.
Два дня спустя после последнего разговора с Маркусом она без звонка постучала в дверь Хейзел. Она отлично понимала, что этот Уильям не имеет ни малейшего отношения к ее умершему братику, но прямо сейчас он – единственное, что хоть как-то связывало ее с прошлым.
– Да? Мисс Риз! Но я не ждала вас сегодня. Ни вас, ни мистера Уоррена.
– А его и нет. – И как ей только удается так спокойно о нем говорить?
– Нет?
– Могу я повидаться с Уильямом?
– Конечно, дорогая. Заходи, только дверь не забудь закрыть.
Поднимаясь по ступенькам, Либерти в очередной раз думала, как ей жить дальше. Завтра вечером, после ухода Маркуса, она заберет из офиса все свои вещи, а послезавтра приступит к поискам новой работы. Про Эрика Дженнера можно сразу забыть. Слишком близко к Маркусу.
Она снова безработная и должна начинать все сначала. И как ни больно это признавать, это значит, что сегодня она увидится с Уильямом последний раз. Нельзя привязываться к нему еще больше. На усыновление не хватит денег, а ради работы, может, еще и переехать придется… Да и в любом случае из Чикаго лучше уехать. Здесь слишком многое напоминает о прошлом. Или даже о нескольких прошлых.
