Раздался телефонный звонок. Берестов взял трубку.
– Игорь Николаевич? – услышал он незнакомый женский голос. – Вы хотите узнать, где находится Крымов?
Берестов почувствовал, как перехватило у него дыхание, а внизу живота похолодело. Это был страх, стыдливо прикрывающийся надеждой, страх душевного нездоровья, навязанный ему из глубины телефонной трубки и ставший в последнее время его естественным состоянием.
– Я жду вас через два часа на Пушкинской площади… – расплывался где-то внутри его головы певучий голос сирены, заманивающий его в пучину психического расстройства, поскольку как иначе можно объяснить этот звонок? – Меня вы узнаете легко…
* * *
Они не разговаривали даже в самолете, боясь, что их и здесь подслушают.
Юля Земцова дремала, стараясь не думать ни о чем, а Берестов, смертельно уставший за последнюю неделю, в течение которой он, пользуясь своими связями, устраивал эту поездку, крепко спал, слегка похрапывая, что вносило в их неожиданно родившийся зрительный тандем нотку семейственности и даже сентиментальности. Они и впрямь выглядели как супруги, бросившие все свои дела и отправившиеся в Париж – отдохнуть.
Ее расчет оказался верным: встреча на Пушкинской площади, куда Берестов примчался в точно назначенное время, решила все. Понимая, что ей в Париже без знания французского языка будет невероятно трудно отыскать отель, в котором остановились Крымовы, и рассуждая, зачем Берестову понадобился Крымов, Юля поняла, что он меньше всего может быть виновен в его исчезновении или даже смерти. Какой убийца станет разыскивать свою жертву? Следовательно, Берестов сам нуждался в защите и искал Крымова исключительно как сыщика, человека, способного помочь ему выбраться из какой-то весьма неприятной ситуации. Если учесть при этом факт, что Берестов был любовником погибшей Бродягиной, то его поиски Крымова могли иметь самый что ни на есть насущный характер: Берестов готовился к президентским выборам, и история с убитой любовницей могла ему сильно навредить. Кроме того, не исключалась вероятность того, что кто-то из его противников мог шантажировать его настоящими или фальшивыми уликами, способными повесить именно на него это странное убийство, тем самым выбив его из ряда кандидатов на президентский пост или же просто разрушив его карьеру. Такое происходило сплошь и рядом. Чтобы не допустить этого, надо было действовать быстро. В создавшихся обстоятельсвах Берестов был вынужден даже отказаться от полагающейся ему как кандидату в президенты охраны. Что же касается заинтересованности в Крымове Харыбина, то Дима либо работал на противника Берестова, того же самого Куракина, пытаясь сколотить на этой «внеклассной» работе капитал, либо Крымов интересовал его совершенно по другим мотивам, ей пока еще неизвестным. Но то, что Берестов и Харыбин действовали параллельно и несвязанно друг с другом, являлось аксиомой и не нуждалось в доказательствах, в противном случае игра строилась бы гораздо проще и к ней не привлекались бы такие дуры, как Аперманис. Хотя, с другой стороны, Юля понимала, что дурой-то Рита никогда не была, и чуть позже, уже в Москве (куда ее привез на своем старом «жигуленке» отчаянный Чайкин), Юле вспомнились слова Миллерши о красивой молодой даме в мехах. Она вдруг поняла, что речь шла об Аперманис, вернее, о той самой особе, которая выдавала себя за погибшую в автокатастрофе прибалтийку.
Ревность и здесь, в Москве, опалила ее своим едким и горячим дымом, словно именно в столице она поджидала свою жертву, меняя лишь партнеров: сначала это был Харыбин, а теперь невидимый Крымов… Представляя себе встречи Крымова с Аперманис, Юля тихонько плакала по ночам, прижимаясь к подушке и обнимая ее, как единственную преданную подругу. Те дни, что Берестов готовился к путешествию, пока еще смутно обещавшему им удачу, она жила у мамы, с трудом подавляя в себе желание во всем ей признаться и все рассказать. Но Юле все-таки удалось сдержаться и даже промолчать о беременности. Срок был еще слишком маленький, чтобы волновать маму, к тому же Париж пугал своей неизвестностью, если не опасностями, что также могло сказаться на ребенке. Поэтому Юля ограничилась лишь тем, что пожаловалась матери на мигрень и на страшную усталость, чем вызвала к себе сострадание и в корне пресекла лишние расспросы, что на тот момент было самым важным. Не снимать же квартиру на неделю или светиться в гостиницах!
Относительно Миллерши Юля была спокойна. Алла Францевна хорошо подготовилась к поездке, вовремя оформила документы, купила путевку и на какое-то время как будто бы действительно превратилась в Юлю. Она изучила ее походку, манеру жестикулировать, приобрела светлый парик и темные очки («Земцова, ты заставляешь меня делать невозможные вещи; тебе не кажется, что мы с тобой, как две идиотки, играем в шпионов?»), раздобыла у одной своей приятельницы плащ – точную копию Юлиного, одолжила у клиентки похожие на Юлины оранжевые, мягкой кожи ботинки на шнуровке, и вот в таком виде несколько дней ходила возле Юлиного дома, стараясь привлечь к себе внимание харыбинских людей. Параллельно с ней примерно тем же самым, а именно вхождением в образ, занималась Наташа Зима, которой Юля отдала все свои вещи – плащ, ботинки, джинсы. Что касается волос, то и для нее нашелся парик, принадлежавший раньше соседке по лестничной клетке, – женщине объяснили, что парик нужен для участия в школьном спектакле.
С Наташей вообще было просто: она не задавала лишних вопросов, поскольку то, что от нее требовалось, ей было несложно проделать, а вот деньги, которые Юля выплатила ей авансом, дали ей возможность спокойно пожить до Юлиного возвращения.
Аперманис, от которой Юля первое время «скрывала» свое намерение поехать в Берлин, конечно же, все знала, поскольку от ее взгляда не ускользнули те мелочи, которые появлялись на сцене в логичной последовательности, срежиссированной Юлей: путеводитель по Берлину, якобы случайно оставленный на книжной полке, кассета с немецкой речью для начинающих обучение немецкому языку, кредитная карточка «Visa», синяя, новенькая, только что приобретенная (Юля тщательно готовилась к поездке в Париж и узнала, что эта карточка самая удобная)…
А позже, уже перед самым своим отъездом (точнее, разъездом, поскольку ТРИ ЮЛИИ ЗЕМЦОВЫХ должны были одновременно разъехаться в разные стороны: Миллерша – в аэропорт, к самолету, летящему в Берлин, Наташа Зима – на вокзал, чтобы покататься на электричке пригородного сообщения, а сама Юля – в гараж к Чайкину, откуда – на московскую трассу), она сама сказала Аперманис, что улетает в Берлин, что свои обязательства перед ней она выполнила, а потому деньги можно считать отработанными, хотя по возвращении обязательно навестит свою нездоровую подопечную и порекомендует ей хорошего психиатра. Реакция Аперманис была на удивление спокойной. Больше того, она пожелала Юле счастливого пути и даже улыбнулась на прощанье. «Пожалуй, здесь она переиграла», – подумала Юля, теряясь в догадках, какую же роль на самом деле играла во всех событиях, связанных с Крымовым, эта странная особа. Но как бы то ни было, Юля в присутствии Аперманис собралась, оделась и, сказав, что ей необходимо заехать к себе домой, чтобы взять деньги, действительно поехала к себе, где ее уже поджидали Миллерша и Наташа, и оттуда уже Юлией Земцовой вышла Миллерша, остановила ВТОРОЕ по счету такси и попросила отвезти себя в аэропорт. Спустя час на вокзал поехала Наташа, и практически одновременно с ней, одетая в бесполую (джинсы, куртка и вязаная шапочка) одежду, одолженную ей Лешей Чайкиным, из квартиры вышла сама Юля и на трамвае поехала в сторону кладбища, где находился его гараж.
