В 2 ч. 20 мин. у нас на палубе раздался общий крик ужаса, так как увидели, что «Ослябя» стал медленно крениться. Фок‑мачта и труба были сбиты, крен все быстрее увеличивался… Броненосец лег на борт и стал погружаться в море. Кое‑где плавали люди, схватившись за обломки… «Осляби» не стало… Свершилось погребение адмирала Фелькерзама. Склепом на дне морском ему будет флагманский корабль, и с ним, погребенные в братской могиле, оказались многие его соплаватели. К месту катастрофы полным ходом подошел миноносец «Буйный» и начал спасать людей.
Эта ужасная картина первой потери на всех подействовала удручающе, и у меня впервые на душе что‑то заскребло. Пока еще мы являлись свидетелями этого гигантского сражения и казались изолированными от него, но теперь почувствовалось, что в любой момент можем попасть в такое же положение.
Вдруг послышались крики, что и «Суворов» тонет. Было 2 ч. 30 мин. Он, весь в огне и дыму, со сбитой на половину фок‑мачтой, без труб, как‑то беспомощно вышел в сторону и остановился. Казалось, что он тонет, но нет – он еще держался на поверхности! Во всяком случае, второй броненосец вышел из строя. Вне всякого сомнения, японцы побеждали, и наши силы попадали во все более критическое положение. Наша эскадра повернула на юг, и ее вел следующий по порядку броненосец «Император Александр III», укомплектованный гвардейским экипажем и считавшийся образцовым кораблем. Его командир капитан 1‑го ранга Бухвостов
[98]
был выдающимся и лихим моряком. Теперь всю силу своего огня неприятель сосредоточил на нем и на броненосце «Орел».
Глава двадцатая
В это время, благодаря нескольким поворотам главных сил на юг, север и опять на юг, крейсера и транспорты с ними разошлись и из‑за мглы потеряли друг друга из виду. Одновременно крейсерские силы неприятеля начали нас обстреливать. Японские снаряды ложились близко от «Иртыша». Часть из них со страшным свистом и жужжанием проносилась над нашими головами. И хотя всеми сознавалось, что именно такой‑то снаряд и не опасен, многие не выдерживали и «кланялись». Другие снаряды ложились, не долетев, подымая высокие столбы воды вокруг корабля. Каждый момент можно было ожидать, что следующий снаряд попадет в цель. Жуткое ожидание! Тяжело находиться в положении расстреливаемого и до отчаяния сознавать свое бессилие.
Пять маленьких 57‑мм пушек, которыми вооружили «Иртыш», молчали, так как было еще далеко до неприятеля, уже не говоря о том, что и вред бы они могли нанести противнику ничтожный. Он же нас расстреливал, как хотел: медленно двигающаяся огромная цель была легкой добычей. Каждый снаряд мог нанести нам, простому грузовому пароходу, внезапную гибель. 3200 пудов пироксилина и несколько сот десятидюймовых снарядов и зарядов ускорили бы ее.
Большая опасность тяжело переносится, если во время ее нет дела, которое бы всецело поглощало внимание. Оттого нелегко оказалось и нам выдерживать этот обстрел и ожидать рокового исхода. Часто задается вопрос: было ли страшно в бою? На это можно определенно ответить, что, конечно, каждому человеку страшно в момент большой опасности, так как в нем начинает говорить инстинкт самосохранения. Но быть храбрым не значит не ощущать страха, а значит – не терять самообладания, т. е. не терять способности рассуждать и действовать. Истинно храбрым и является такой человек, а не тот, кто кричит, что он ничего не боится.
Град снарядов все увеличивался и неумолимо приближался к нам. «Иртыш» вздрогнул, и раздался сильный взрыв. Первый снаряд – боевое крещение. Снаряд попал во второй трюм с правого борта у ватерлинии, совсем близко от того места, где я стоял. В борту образовалась большая пробоина, через которую вливалась вода. Корабль сразу сел носом и несколько накренился. Никто из людей не пострадал.
Не успели мы очнуться, как другой снаряд крупного калибра попал в спардек: разорвался, сделал огромную дыру в палубе, и его осколками оторвало ноги у кочегара, который только что вылез полюбоваться, что происходит наверху. От боли он начал пронзительно кричать, что угнетающе подействовало на всех. Это был первый раненый «Иртыша», и никто не привык к такому зрелищу. Сейчас же подбежали санитары с носилками и унесли несчастного на перевязочный пункт в командную палубу.
Третий снаряд попал в носовое орудие и сбил его. Через минуту мы увидели на баке три страшно изуродованных, далеко отброшенных трупа матросов, а двух других нельзя было найти. Пять человек погибло сразу. Вся палуба кругом была забрызгана кровью, валялись куски тела и внутренностей. «Иртыш» оказался, выражаясь языком артиллеристов, «под накрытием», и не было возможности уследить, куда попадают снаряды: непрерывно слышались взрывы в носу, середине и корме. В воздухе стоял сплошной стон. На спардеке то и дело возникали пожары, которые старались тушить.
Казалось, целая вечность прошла в каком‑то оцепенении, а на самом деле – всего несколько минут. Наконец поток снарядов стал ослабевать, а затем и совсем прекратился. Надолго ли? Может быть, они опять сейчас загудят, зажужжат и начнут взрываться? Но нет, как будто бы все тихо. Мы удивленно и не веря своим глазам стали осматриваться. Всюду стоны раненых, тела убитых, кровь, следы разрушения и кое‑где тлеет огонь. Бросились подбирать раненых, чтобы скорее перевязать. Тушили пожары. Ужасное сознание своей беспомощности. У всех невыносимая тяжесть на душе в ожидании – когда же начнется новый обстрел и наступит конец. Уже скорее бы! Но «Иртыш» больше не трогали, и он продолжал идти в кильватер «Анадырю», который описывал какие‑то циркуляции.
В этот момент боцман доложил старшему офицеру, что поврежденный трюм все больше наполняется водою и переборки начинают выпучиваться и того и гляди лопнут. Действительно, крен увеличивался, и транспорт глубже садился носом. Было такое впечатление, что мы медленно тонем. Но что можно предпринять: пробоина такая большая, что ее заделать нет возможности. Да и как на ходу выполнить такую работу, а остановишься – отстанешь и попадешь под новый обстрел. Оставалось только попытаться укрепить переборки бревнами.
Известие, что «Иртыш» в опасном положении, быстро распространилось по всем палубам и вызвало среди части команды панику. Офицеры бросились успокаивать, и на всякий случай было приказано изготовить шлюпки к спуску, но, кроме одного баркаса, остальные оказались поврежденными. На стреле лебедкой попробовали его приподнять, чтобы вывалить за борт, но лебедка не действовала, и пришлось починить сначала паропроводную трубу, пробитую осколками. Справились и с этим и баркас вывалили.
Только что успели это сделать, как в него самовольно прыгнули двое матросов. От их ли тяжести или от слабого давления пара, но тормоз лебедки не выдержал, и баркас полетел за борт, ударился об воду и от хода корабля встал поперек курса; трос лопнул, и он беспомощно закачался на волнах. Все произошло так быстро, что я и оглянуться не успел, как баркас остался далеко позади корабля с двумя случайными пассажирами. О том, чтобы остановить судно, не могло быть и речи, да и слишком трудно без помощи другой шлюпки его поймать. К тому же на баркасе, служившем для перевозки угля, не было весел, а один из прыгнувших в него матросов был ранен в руку.
