Из Западного Берлина он под чужим именем улетел в Кельн. Йон надеялся, что ему как жертве Москвы будут сочувствовать, но все получилось по-другому. Ему не простили побега и жестких слов о боннских властителях. Несколько часов его допрашивали, потом арестовали, судили и отправили в тюрьму.
Йон доказывал, что его заманил в ловушку берлинский врач-психиатр Вольгемут, который уговаривал Йона пойти на встречу с русскими. А они опоили начальника контрразведки каким-то препаратом и в бессознательном состоянии вывезли в ГДР. Йон уверял, что в ГДР он был вынужден говорить то, что ему велели: у него были основания бояться за свою жизнь. Но западногерманский суд ему не поверил. Его очень компрометировало то обстоятельство, что ему удалось так легко покинуть ГДР. Если его не держали под стражей, если он имел возможность свободно передвигаться, это может означать только одно: его вовсе не держали под арестом, он по своей воле сотрудничал с агентами КГБ.
Суд пришел к выводу, что Отто Йон перешел в Восточную Германию добровольно, без принуждения. Йона приговорили к четырем годам тюремного заключения. 22 августа 1956 года Йон начал отбывать свой срок. Правда, отсидел он только два. В 1958 году его помиловал президент ФРГ.
Все последующие годы Отто Йон продолжал уверять журналистов, что он отверг любое секретное сотрудничество с Москвой и потому невиновен в измене и выдаче государственных секретов. В 1965 году Йон опубликовал автобиографическую книгу «Дважды через границу». Никто, кроме ближайших друзей, не принимал его слова всерьез. После распада Советского Союза у него появился важный свидетель. В его пользу высказался Валентин Михайлович Фалин, бывший секретарь ЦК КПСС по международным вопросам, бывший советский посол в ФРГ.
Валентин Фалин подтвердил: ему достоверно известно, что Йон стал жертвой операции советской разведки. Фалин подтвердил, что Йона одурманили агенты Москвы и тайно вывезли в восточный сектор Берлина, что Йон участвовал в пропагандистских спектаклях ради спасения собственной жизни, но тайн не выдавал.
Откуда об этом известно самому Фалину? Фалин в начале пятидесятых работал в Комитете информации при Министерстве иностранных дел. Его начальник, заместитель председателя комитета Иван Тугаринов по поручению Молотова ездил в Берлин и, приехав, сказал Фалину, что Йона усыпили в Западном Берлине, а проснулся он в Восточном. Свой рассказ Фалин оформил в виде нотариально заверенных свидетельских показаний и передал в суд, который должен был рассматривать просьбу Отто Йона о реабилитации. Но его показания не помогли.
В 1995 году последняя апелляция Йона была отклонена берлинским судом. Он умер 26 марта 1997 года в Инсбруке в возрасте восьмидесяти восьми лет. Доктор Отто Йон, который так и не дождался реабилитации, был, как я понимаю, человеком порядочным и наивным, хотя и служил некоторое время по ведомству контрразведки. Он стал жертвой политических и шпионских игр, от которых людям наивным следует держаться подальше…
В 1955 году тяжелый сердечный недуг свалил Виталия Геннадьевича Чернявского. Он долго болел. Работал по линии службы «А», активные мероприятия, то есть дезинформация, благо в Агентстве печати «Новости» создали для этих нужды целую структуру – главную редакцию политических публикаций. Но он продолжал болеть, и в конце концов ему пришлось уйти в отставку.
Мне кажется, разведка совершила большую ошибку, слишком рано отправив Виталия Чернявского в отставку. Волевой, хорошо образованный, преданный делу, он многого бы достиг. Это было делом его жизни, он тосковал по разведке. Но ни о чем не позволял себе сожалеть. Что касается здоровья, то Чернявский пережил генерал-лейтенанта Сахаровского, который подписал роковой приказ, на двадцать с лишним лет и до самого последнего времени не прекращал трудиться. Считал, что должен зарабатывать на жизнь, да и вообще не мыслил себя без работы. В восемьдесят с лишним лет написал и издал две книги.
Виталий Геннадьевич Чернявский восхищал меня мужеством и стойкостью. Он никогда не жаловался. О недугах рассказывал иронически:
– Надо же, думал, что уже все испытал, а врачи еще что-то придумали – заставили кишку глотать.
Он умер, отметив восьмидесятипятилетний юбилей. На похоронах отдельной группой стояли молодые люди в темных костюмах, чья одинаковость выдавала их принадлежность к спецслужбам. Для них он был, наверное, просто ветераном, которого положено проводить в последний путь, – рутинная обязанность. Хотя мне говорили, что в ведомственном музее в Ясенево, в Службе внешней разведки, есть фотография подполковника Чернявского, еще молодого, полного идей и надежд.
Мой друг, офицер разведки
Я узнал о его смерти полтора года спустя.
Он был мне лучшим другом. Второго такого уж не будет. Теперь я точно это знаю. Я гордился его дружбой. Пока она не растаяла, как дым.
Мы не ссорились. Не говорили обидных слов, ни в чем друг друга не обвиняли. Даже виделись иногда. Держались так, словно ничего не произошло. Обиженным считал себя я и ждал, что он когда-нибудь сочтет необходимым объясниться. Объяснение не состоялось.
В последний раз он мне позвонил из ведомственного госпиталя.
Как-то нелепо все получилось. Мы сдавали номер в печать. Я был редактором отдела, чувствовал себя облеченным высоким доверием и старался не обмануть ожиданий редакционного начальства. Работа, служебные обязанности всегда казались мне важнее всего на свете. Долго разговаривать на личные темы, когда каждая минута на счету, считал себя не вправе. Не понимая еще, что бывают болезни тяжкие и неизлечимые, сочувственно спросил, что с ним, не надо ли приехать, что-то привести, помочь с лекарствами.
Он ответил, что ничего особенного с ним не происходит, он скоро выйдет. И закончился наш короткий разговор какими-то дурацкими моими шуточками насчет того, что он «нашел время на койке валяться».
До этого телефонного разговора он заходил ко мне пару раз, вернувшись из первой и последней своей загранкомандировки. Между прочим, заметил, что там ему понадобилась хирургическая операция, но все обошлось. Может быть, еще придется долечиться, но хворобы все в прошлом.
Диагноз он не назвал.
Мне же и в голову не могло прийти, что молодой, красивый, крепкий офицер может быть болен раком. В нашу последнюю встречу выглядел он прекрасно. Наверняка он сам не верил в приговор, надеялся, что одолеет болезнь. Скорее всего, врачи ему всей правды не говорили. У нас принято утешать больных.
Тогда мы увиделись после долгого перерыва. Он не позвонил заранее, а просто проезжал мимо и зашел ко мне, благо работал я в самом центре, на Пушкинской площади. Это были времена, когда еще не появились охраны и кордоны, и любой читатель мог заглянуть в редакцию газеты или журнала.
Помню, как в мой крохотный кабинет, заваленный рукописями и верстками, внезапно вошел высокий, хорошо одетый, очевидно преуспевающий человек, которому можно было только завидовать. 1991 год был еще впереди, но магазины уже опустели, и материальное благополучие приехавших из– за границы бросалось в глаза.
