Директриса спустилась с крыльца.
– Здравствуйте, – сказала она. – Вы Панде Сурчев из Струмице?
– Да, – кивнул крестьянин. – Здравствуйте.
– Я получила письмо от отца Никодима, – сказала директриса. – Мы готовы принять вашу дочь. – Потом она подошла к девочке и спросила: – Как тебя зовут?
– Вангелия, – ответила та.
– Красивое имя. Ну, входи, Вангелия. Эта дверь всегда открыта для тебя. Это теперь твой дом. Тебе здесь будет хорошо. А вот это госпожа Васильцова, твоя воспитательница. Знакомьтесь.
Ольга тоже спустилась с крыльца, взяла девочку за руку. Крестьянин смотрел исподлобья, словно боялся, что его дочери причинят боль. А может, ни о чем таком он не думал: лицо у него было суровое, и непохоже было, что он способен беспокоиться о тонких материях.
– Меня зовут Ольга, – сказала она. – Здравствуй, Вангелия.
Ольга с радостью увидела, что от ее рукопожатия лицо девочки просветлело.
– Здравствуй, – ответила та. И неожиданно добавила: – А я тебя видела. Когда-то.
– Тебе показалось, что ты узнала меня по голосу? – удивилась Ольга.
– Нет. Не по голосу. Я тебя просто узнала.
– Вангелия, воспитательнице надо говорить «вы», – сказала директриса.
– Ничего, госпожа Стоянова, – поспешно проговорила Ольга. – Вангелия скоро привыкнет. Пойдем, – обратилась она к девочке.
– Я думаю, будет лучше, если Вангелия сразу простится с отцом, – остановила их директриса. – Потом она будет занята.
Сколько ни видела Ольга, как прощаются родители со своими детьми, которых привозят в Дом слепых, так и не сумела она к этому привыкнуть. Одни плачут, да что плачут – рыдают так, словно отдают свое дитя кровожадному Молоху. Другие сдерживают слезы, уговаривая не столько детей, сколько себя, что здесь им будет лучше, чем дома. Третьи…
Этот угрюмый крестьянин относился как раз к третьим.
– Ну, иди, Вангелия, – сказал он. – Оставайся тут.
Даже не обнял дочку! Слова теплого не сказал. А ведь неизвестно, на сколько расстаются. Нет, никогда Ольге не понять таких людей. Что у них в голове, что в сердце? Да и есть ли у них сердце?
Она почувствовала, как рука Вангелии дрогнула в ее руке.
– До свиданья, папа, – сказала та.
Не отпуская девочкиной руки, Ольга повела ее в дом. Рука у Вангелии была необычная. Ольга касалась рук всех своих слепых воспитанниц, это было необходимо, поэтому необычность Вангелии она почувствовала сразу. Ладонь у девочки была жесткая, крестьянская, но от нее исходил трепет, совсем крестьянам не свойственный. Чуткая это была рука, вот какая.
– Часто с Вангелией такое? – негромко спросила у отца директриса.
– А что с ней такого? – не понял тот.
– Часто вы замечали, что она говорит что-нибудь странное?
– Ничего я не замечал, – буркнул отец. – Обычная она. Послушная. Работящая.
– Ну что ж, проходите, – предложила директриса. – Пойдемте ко мне в кабинет, вы подпишете необходимые документы. И расскажете про Вангелию.
– Что надо, подпишу, – ответил отец. – А рассказывать… Что про нее рассказывать? Нечего.
С тем и вошли они все в Дом.
Не зря Ольга сразу заметила, что в Вангелии есть что-то необычное. Когда такие сельские девочки, как она, впервые попадали к парикмахеру, то либо оставались равнодушными – делайте, мол, со мной, что хотите, – либо пугались чуть не до обморока. А Вангелия не испугалась и даже не удивилась, а почему-то сделалась печальной. Хотя подстригли ее очень красиво.
– Стрижка, как у царевны, – сказал, любуясь своей работой, парикмахер. – Готово, барышня.
Он тоже был из России и тоже бежал от большевиков, как Ольгины родители когда-то. Только Ольгины родители до революции жили в Москве, а парикмахер Лейб-Гирш – в Северо-Западном крае, в местечке Перевоз близ Гомеля.
Вангелия коснулась своих волос, вздохнула и тихо проговорила:
– Коротко…
– Просто не привыкли к новой прическе, – сказал Лейб-Гирш.
– Я ни к какой не привыкла. – По ее лицу скользнула печальная улыбка. – Мне прическу никогда в жизни не делали, я и не знаю, как это.
– Не грусти, Вангелия! – бодрым голосом сказала Ольга. – И почему это все девушки в парикмахерской печальными становятся? Признаться, я тоже.
– Потому что новая прическа – это, я вам скажу, новая жизнь, – авторитетно заметил парикмахер.
Вангелия промолчала. Стоя у нее за спиной, Ольга всматривалась в ее лицо, отражающееся в зеркале. Лицо было широкое, крестьянское. Грубые шрамы на веках усиливали ощущение простонародности, которым веяло от Вангелии. Не отличался утонченностью облик этой девочки! Но то чувство, которое охватило Ольгу, когда она коснулась ее руки – трепет, пронизывающий все существо Вангелии, – это ощущение по-прежнему было отчетливым.
– У тебя прекрасная новая прическа, – сказала Ольга. – И прекрасная будет жизнь.
Когда Ольга и Вангелия добрались наконец до класса, уроки уже были окончены. Вангелия вошла в пустой класс неловко, бочком. Новые башмаки скрипели, и она этого, кажется, стеснялась. Да и не привыкла, конечно, к добротным башмакам; наверное, они казались ей тяжелыми и неудобными.
– А вот здесь ты будешь учиться, – сказала Ольга. – Не бойся, пройдись по классу.
Вангелия послушно прошла вдоль ряда парт, на ходу к ним прикасаясь.
– Это школа? – спросила она.
– Да. Здесь ты будешь слушать, что рассказывают учителя, отвечать на их вопросы.
– А читать и писать? Как же я увижу книжки, я же слепая.
– А вот это самое интересное, – улыбнулась Ольга. – В нашей школе книги необычные. Волшебные. Ты по ним легко научишься читать. И писать тоже.
– Волшебные? – недоверчиво переспросила Вангелия.
«Интересно, рассказывали ей когда-нибудь сказки?» – подумала Ольга.
А вслух сказала:
– Волшебство бывает не только в сказках, но и в жизни.
– Да, – неожиданно согласилась Вангелия. – Я один раз такое волшебство видела.
– Когда?
– Когда меня смерч унес. Всадник рядом со мной по небу скакал. Лицо у него было светлое, и сам он был такой большой – больше смерча. Когда я уже падать начала, то он меня подхватил и осторожно на землю опустил. Только потом я ослепла и больше его не видела, – вздохнула Вангелия.
«Бедная девочка! – подумала Ольга. – Как скудна на счастье ее жизнь, как ей хочется расцветить ее фантазией!»
– Завтра ты начнешь учиться читать и писать, – сказала она. – А сейчас пойдем, я покажу тебе музыкальный класс.
Звуки музыки слышались еще в коридоре. Когда Ольга открыла дверь, они стали слышны отчетливо, ясно. Тринадцатилетний Зоран сидел за фортепиано и играл «На память Элизе» Бетховена. Конечно, он услышал, что в класс кто-то вошел, но Ольга знала: этот мальчик не оторвется от инструмента, даже если вокруг него начнут взрываться снаряды. Способности к музыке у него были феноменальные, и усидчивость под стать способностям.
