– Я не хочу тебя видеть! – закричала на нее Матильда, когда Рейчел в очередной раз пришла к ней однажды утром со швейцарским сыром и свежим соком. – Уходи!
– Можешь оскорблять меня сколько угодно, – сказала Рейчел, поставила угощение на коврик и выпрямилась.
Она выглядела очень суровой в слабом утреннем свете. На руке у нее была все та же ужасная татуировка – паутина с русалками и почему-то турнепсом, странная фантазия, хотя, может быть, просто запутанная метафора. У этой семьи, определенно, была тяга к фигурам речи.
– Я все равно не уйду, – сказала Рейчел. – Буду возвращаться снова и снова, пока не увижу, что ты в порядке.
– Ну так предупреждаю тебя, – сказала Матильда, глядя на нее сквозь стеклянную дверь, – я худший человек из всех, кого ты знаешь!
– Это неправда, – отозвалась Рейчел. – Ты один из самых добрых и душевных людей, которых я знаю. Ты моя сестра, и я люблю тебя.
– Ха! Да ты ничего обо мне не знаешь!
– Знаю. – Рейчел усмехнулась. И хотя Матильда всю жизнь испытывала своего рода сожаление, что Рейчел ни капельки не похожа на своего брата, такого великолепного и полного света, в этот момент она вдруг увидела Лотто в лице его младшей сестры. Те же ямочки на щеках, те же крепкие зубы.
Матильда закрыла глаза и захлопнула дверь. Подумать только, какие у Рейчел крепкие нервы, если она возвращается сюда снова, снова и снова.
ОНА УСНУЛА в домике у бассейна. Прошло шесть месяцев с тех пор, как Лотто не стало. На улице стояла удушающая августовская жара. Их старый друг Сэмюель пришел в то утро, чтобы в очередной раз выразить ей свой протест. Его ноздри трепетали. Матильда сидела в домике, пока он наматывал круги вокруг дома и выкрикивал ее имя. «О, малыш Сэм, – подумала она, слушая его крики. – Добрый сын коррумпированного чиновника. Подумать только, сколько испытаний было у него в жизни: аресты за вождение в нетрезвом виде, разводы, рак, пожар, который он устроил в своем доме, когда ему было уже за тридцать, стычка с расистом, который подкараулил его вечером у кинотеатра и избил до потери сознания. Он никогда не был самым умным или самым храбрым, но как будто родился облаченным в свою сверхъестественную самоуверенность».
Рядом с ним Иов выглядел жалким нытиком.
Когда она проснулась, Сэмюель уже ушел. Кожа Матильды блестела от пота. Во рту у нее пересохло, и она вспомнила о чаше с ягодами, которая ждала ее на кухне, и о пироге, который она может наконец попробовать. Масло, изюм, соль и неповторимый аромат лета. Матильда услышала, как очередная машина, шурша колесами, въехала на дорожку из гравия. Бог зашлась лаем на кухне. Она прошла по невероятно яркой траве к дому и поднялась наверх, в спальню, чтобы оттуда посмотреть, кто приехал. Кажется, даже тигровые лилии, которые Матильда собрала для себя в букет, и те были покрыты потом.
Из маленькой дешевой машины, не то «хюндай», не то «киа», выбрался молодой человек. Мальчишка из города. Ну как мальчишка. Ему было тридцать или вроде того. После всего того времени, что Матильда провела в одиночестве и заточении, она стала казаться самой себе сморщенной старухой. Каждый раз, глядя в зеркало и видя там еще молодую женщину, она испытывала шок.
Но что-то было особенное в небрежной походке незнакомца, которой он пересекал парковку. Парень был небольшого роста, темноволосый, хорош собой, с длинными ресницами и крепкой челюстью.
В груди у Матильды что-то неприятно зашевелилось, и она узнала ставшую знакомой за последние несколько месяцев смесь ярости и возбуждения. Ну что же! Есть только один способ от нее избавиться. Она понюхала собственные подмышки. Годится.
Матильда вздрогнула, когда поняла, что парень наблюдал за ней, стоящей у окна, с того самого момента как подошел к двери. На Матильде была одна из простых белых футболок Лотто, и она так пропотела, что ее соски говорили ему двойной «Привет!».
Она отошла от окна, накинула тунику и открыла мальчику дверь.
Бог тут же принялась обнюхивать его туфли. Парень опустился на одно колено и приласкал ее. Когда же он поднялся, чтобы пожать Матильде руку, выяснилось, что его ладонь покрыта липкой собачьей слюной.
И когда он дотронулся до нее, разразился слезами.
– Ну что ж, – сказала она. – Я так понимаю, вы один из тех, кто приходит сюда, чтобы поскорбеть о моем муже?
Ее муж был святым покровителем всех актеров-неудачников. И теперь у нее не осталось никаких сомнений: мальчишка был актером. Та же самоуверенная осанка, та же бросающаяся в глаза яркость. Как же много их побывало здесь, и все приходили за одним – коснуться подола великого человека. Но теперь, когда никакого подола и человека не осталось, она возвращала, а бывало, и сжигала практически все, что они приносили, за исключением книг и рукописей. От Лотто осталась только шелуха в виде старой доброй женушки Матильды.
– Мы с ним не были знакомы, но думаю, я все же могу скорбеть по нему, – сказал мальчик, отворачиваясь и вытирая лицо. Когда он снова повернулся, то выглядел красным и смущенным. – Мне так жаль.
– Я тут сделала холодный чай, – словно со стороны услышала Матильда свои слова. – Посиди здесь, я принесу.
Когда она вернулась, мальчик уже успокоился. Он слегка вспотел, и волосы завивались у него на висках. Матильда включила стоящий на веранде вентилятор и опустила поднос на небольшой столик, взяв с него дольку лимона. Она уже несколько месяцев сидела на сахарно-винной диете, но, черт подери, у нее никогда не было детства, а что есть горе, как не огромная боль, которую просто необходимо смазать целебной смесью из секса и сладостей?
Мужемальчик взял свою чашку чая и зачем-то потрогал поднос, который Матильда когда-то купила в какой-то лавке старинного хлама в Лондоне. Обвел пальцем геральдику и прочитал вслух:
– Non sanz droict
[51].
Он подскочил в кресле, пролив на себя чай.
– Боже, это же фамильный герб семьи…
– Успокойся, – сказала она. – Поднос был сделан в викторианскую эпоху, обычная подделка. Он отреагировал на эту штуку точно так же, как большинство. Думал, что это старик Уилли передал ему лично в руки свой поднос.
– Я много лет мечтал приехать сюда, – сказал мальчик. – Просто… поздороваться. Я представлял, как он пригласит меня внутрь, мы будем ужинать и говорить, говорить, говорить. Я был уверен, что мы отлично поладим. В смысле, я и он. Ланселот и я.
– Друзья звали его Лотто. А я – Матильда.
– Я знаю, – сказал он. – Дракониха. Я – Ланд.
– Ты только что назвал меня Драконихой? – очень медленно переспросила она.
– Ох, простите, пожалуйста. Просто так вас называли актеры, я слышал, я играл в «Гримуаре» и «Одноглазом короле». «Перезапуске», конечно. Я думал, вы знаете. Вы так оберегали его. Ведь именно вы следили за тем, чтобы гонорары выплачивали вовремя, удерживали на расстоянии толпу поклонников. И у вас все это так здорово получалось! По-моему, это очень почетно. А имя… я думал, это такая шутка, и вы в курсе.
