– Мне кажется, это какая-то патология, – заметил Жмуркин. – Генка, в твоём роду не было серийных убийц?
– Нет, кажется… – растерянно помотал головой Генка. – Я просто не знал…
– Мы всё не знали. – Жмуркин кивнул на экран. – Но теперь всё так счастливо открылось.
– Он же биолог, – напомнил Витька. – Может, это курсовая? Вроде как «Влияние поголовья клеща на удои средней полосы». Даты на фотках свежие, на той неделе снято.
Жмуркин поглядел на Витьку с интересом.
– Хорошая версия, – согласился Жмуркин. – Но мне кажется, что этому Герасиму просто нравится фоткать клещей. Геннадий, твоего брата пора серьёзно обследовать на предмет.
Жмуркин скорчил страшное лицо.
– Вот ты это сам ему и скажи, – надулся Генка.
Жмуркин нажал кнопку на камере. На экране телевизора возникла белка. Белка сидела на ветке и с интересом смотрела в объектив.
– Белочка… – улыбнулся Витька.
– Марина – клещ – белка, – тут же выстроил цепочку Жмуркин. – Что бы это значило?
– Да ничего. – Генка приблизился к Жмуркину. – Нечего выискивать никаких смыслов. Просто белочка. С дерева слезла, Герасим сфоткал…
Генка попытался отобрать камеру у Жмуркина, но тот её из рук не выпускал, Генка потянул посильнее.
Фотография на экране телевизора сменилась.
– Ого! – произнёс Жмуркин.
Это был снимок старой деревни. Заброшенная, заросшая травой, с покосившимися пустыми домами, с высохшими и одичавшими деревьями. Один дом был больше других, сильнее, он словно не проваливался в землю, как остальные, а вырастал из неё.
– Интересное местечко, – сказал Генка. – Выглядит… Мрачно, если честно.
– Дом колдуна, – зачем-то сказал Витька.
Жмуркин стал листать снимки дальше. Герасим бродил по деревне и фотографировал дома. Несколько раз снял большой дом, потом переключился на другие. К фотографированию у Герасима имелся явный талант – брошенные дома получались выразительно, фактурно, цепляли. На самом краю деревни Герасим остановился и сделал несколько кадров брошенного дома, отличавшегося удивительными резными наличниками, на которых ещё сохранилась кое-где синяя краска.
– Интересные наличники, – заметил Жмуркин. – Нехарактерные для наших мест, обычно такие южнее…
Наличники заинтересовали и Герасима, мимо он не прошёл, сфотографировал их в разных ракурсах. И сам дом тоже сфотографировал поближе.
Дверь дома была распахнута, порог подломился, Герасим, видимо, не удержался и вошёл внутрь – следующий кадр был сделан уже в доме.
Комната с проваленным полом, опрокинутый стол, куча хлама в углу, стены со странными круглыми подпалинами.
Пень. Пень Герасим сфотографировал уже на воздухе, понятно почему – на пне выставились совершенно сказочные сморчки.
– Всё почти. – Жмуркин поглядел в монитор камеры. – Последний кадр остался. Сейчас…
На последнем кадре был запечатлён панорамный вид мёртвой деревни и ржавый указатель с названием.
Жмуркин подбежал к экрану и, сощурившись, прочитал:
– Ежовка. Ежовка, значит. Вот и прекрасно!
– Что прекрасно? – спросил Генка.
А Витька заметил, как глаза Жмуркина блеснули целеустремлённостью. Что всегда свидетельствовало лишь об одном – у Жмуркина появилась идея.
ИДЕЯ.
– Сначала скажите мне спасибо, – потребовал Жмуркин.
– Это ещё с какого перепугу?
– С такого, что среди вас я – самый умный. Нет, не так, не самый умный, а единственно умный, так точнее. Ведь только я заметил.
– Что ты заметил? – Генка уставился в экран. – Что деревня Ежовкой называется?
– Это тоже, но главное другое. Смотрите.
Жмуркин вернулся на несколько кадров назад, к фото, на котором были запечатлены комната и мусор.
– Вот, – сказал Жмуркин торжеству-юще.
Витька и Генка уставились в экран. Витька ничего не видел – ну, пол, ну, мусор, окна, свет падает сбоку.
– Если честно… – Генка почесал подбородок. – Если честно, я что-то тут…
Жмуркин презрительно фыркнул.
– Я тоже ничего, – поддержал Витька. – Ничего не вижу особенного.
– Неудивительно, – сказал Жмуркин. – Вы вообще ничего не видите.
– Ладно, Жмуркин, не тяни, – сказал Генка. – Что такого на этом снимке потрясающего?
– А вот что!
Жмуркин увеличил кадр. Фотоаппарат у Герасима был неплохим, и при приближении изображение пикселями не поплыло. Теперь на весь экран красовалась куча старого барахла, Витька опознал вывернутый чемодан, кривую лампу, небольшую квадратную кастрюлю, рваный баян, ещё какой-то мусор.
– Ну, гармонь, – сказал Генка. – На ней что, сам Шаляпин играл?
– Эх ты, Геннадий, – сказал Жмуркин с укоризной. – Шаляпин играл на контрабасе, это всем известно.
Витька посмеялся.
– Ладно, оставим Шаляпина. Вот это знаете что?
Жмуркин ткнул пальцем в квадратную кастрюлю.
– Деспердатор, наверное, – предположил Генка. – По форме напоминает.
– Сам ты, Генка, деспердатор. Это никакой не деспердатор, это самовар.
Жмуркин сделал большие глаза.
– Самовар – это почти то же самое, что деспердатор, – произнёс Генка. – Прибор широкого профиля…
– Это… – Жмуркин постучал по экрану. – Это же чрезвычайно редкий квадратный самовар…
– Откуда знаешь? – перебил Генка.
– Да уж знаю, – заверил Жмуркин. – Есть один человечек…
Витька помотал головой. Генка мученически воздел глаза к потолку.
– Ладно, – отмахнулся Жмуркин. – Ладно, не человечек, родственник мой дальний, материн брат четвероюродный. Он собирает утюги, колокольчики, самовары, большой авторитет в этом вопросе, между прочим. Мне своей коллекцией хвастался.
Жмуркин поглядел на друзей с превосходством, точно ему коллекцией утюгов хвастался не восьмиюродный дядя, а сам Микеланджело.
– У него такой самоварчик имеется, – сказал Жмуркин. – В точности совершенной. Квадратный дорожный самовар, Голландия, восемнадцатый век, серебро. Знаете, сколько стоит?
Витька помотал головой.
– Тысяч сто пятьдесят, – предположил Генка.
Жмуркин засмеялся с большим неуважением.
– Двести, что ли?
– За двести тысяч… – Жмуркин показал пальцами нули. – За двести тысяч ты от этого самовара только краник купишь. Миллион.
«Миллион» Жмуркин произнёс обыденно и как бы невзначай.
