– Султан сражается только на войне, – строго произнесла она.
Пауза продолжала длиться, делаясь все более неловкой. И вдруг младший шахзаде, Мустафа, звонко расхохотался. Мгновения не прошло, как смеялись уже все: юноши и девушки, потомки султана и совсем ему не родичи.
– Да… – проговорил наконец Ахмед, обессиленно смахивая с глаз слезы. – Повеселили вы меня сегодня… На войне так не пофехтуешь, права моя гёзде: что-то мы, дураки, без женщин могли бы?
«Даже родиться не смогли бы!» – чуть не съязвила Махпейкер, но сумела промолчать.
– Там другие навыки в цене, другое оружие, – продолжал шахзаде. – Без доспехов, как вы тут показывали сейчас, пусть простолюдины дрекольем бьются, а в доспехах – вообще совсем отдельное искусство… (Близнецы кивнули.) И таких прыжков с подшагом, такой игры ног – ее не будет, когда через миг после прыжка под ногами скользкая накренившаяся палуба. (Близнецы снова кивнули, очень даже понимающе.) Или осыпающиеся камни стенного пролома. (Тут уже кивнул Аджеми.) Когда стоишь в тесном строю, когда под задницей лошадь, или по нее же в трупах увяз, или выше ее в воде. Когда ты уже сам несколько раз задет, а конца бою не видно… Что?
– Все верно говоришь, – подтвердил ближайший из близнецов, а потом они заговорили не хором, но наперебой: – В абордажном бою сабля стоит больше эспады, там-то машешь не прицельно. Ну и с эспадой бывает неправильный бой, если противников трое. И пускай ты успел превратить их в двоих, в следующий миг все равно приходится разить и держать на разные стороны одновременно. Тут без оружия левой руки умрешь сразу.
– Так-то, братья Крылатые, – подытожил Ахмед. – Вы моих… отцовских янычар не смущайте. В делах войны они, даже ученики, поученее вас будут.
«Крылатые» – так с недавних пор в их компании называли близнецов. Оно и верно: Доган и Картал, сокол и орел, оба с крыльями.
– Но мы ведь и говорим – неправильно все это, – не то согласился, не то оспорил Доган.
– Нет правильности в войне… – поддержал брата Картал.
Они снова замолчали.
– А когда не на войне, скажешь, все обязательно по-правильному? – подзадорил Яхья.
– Да нет, что ты. – Картал даже улыбнулся, как удачной шутке. – Если пешие, без доспехов, один на один и не на войне – тоже может быть неправильно. Вот в пору юности наших отцов…
– А они у вас что, разные? – фыркнул Мустафа и тут же ойкнул: ладонь Ахмеда весомо опустилась ему на плечо. Такими вещами не шутят.
– В пору юности наших отцов, – тем же тоном продолжал Картал, – при дворе франкского падишаха Анри повздорили несколько его беев. То есть cперва повздорили двое, но их друзья, которые…
Махпейкер с удивлением глянула на свою подругу: та словно бы подобралась.
– И дошло у них до поединка, как то среди франков заведено, – увлеченно вел рассказ Крылатый: в сторону девушек он даже не покосился. – Утром вышли они вшестером на окраину, те, кому надлежало сражаться, встали друг против друга – ну и друзья их, в попытках помирить противников сами окончательно поссорившиеся, тоже эспады обнажили. Первыми ринулись в атаку двое из числа друзей, и стала эта атака для них последней, ибо, сделавшись из друзей врагами, в слепой ярости думали они не о том, как защищаться, а о том, чтобы убивать, – в чем и преуспели мгновенно. Потом сошлись двое других друзей и бились на равных…
– Но оказался их поединок столь же краток, как у первой пары, – подхватила Башар.
Картал, вне себя от удивления, захлопнул рот с явственно различимым зубовным лязгом. Среди мальчишек прошло какое-то движение, бурное, но незавершенное: изумились все.
– …Поскольку один из них, саксонец родом, изготовился к бою по-старинному, как с мечом и в доспехах сражались, – бесстрастно продолжила Башар, будто по книге читала. – А противник его, узрев несовершенство этой стойки в их положении, сделал глубокий выпад и смертельно пронзил своего друга-врага. Тот же, взмахнув клинком, будто в руке у него была сабля, обрушил на голову своего убийцы рубящий удар.
– И упали они вместе, – нет, это сказал не Картал: тот все еще пребывал в глубоком недоумении. Но вот брат его, Доган, опомнился раньше. – И был потом победитель унесен с поля схватки, можно сказать, замертво, и лечили его долго искуснейшие врачи, но длительное время пребывал он меж жизнью и смертью, на ноги же встал через шесть недель, а мог бы и не встать вовсе, тогда это единоборство тоже завершилось бы вничью.
Аджеми удовлетворенно кивнул, получив хоть частичное подтверждение своей давешней позиции. А Доган на мгновение замолк, словно перебросив девушке возможность повествования, как в игре тряпичный мяч перебрасывают. Башар, подхватив этот невидимый мяч без промаха, продолжила:
– И всю последующую жизнь надвигал он берет до самых бровей, ибо остался у него после того удара шрам через весь лоб. Но завершим рассказ о нем, поскольку тем временем вступили в поединок те двое беев, которые и должны были драться, единственные из всех. Отчего-то один из них, наиближайший падишахов любимец, оставил дома кинжал для левой руки, потому сражался только с эспадой в правой. Противник его видел это, но не вложил в ножны свой кинжал, хотя так было бы благородней; бился обоеручно, на что имел полное право, пускай хвалить его за это и не приходится.
Девушка сделала паузу, отправив мяч повествования обратно.
– А поскольку то была пора, когда эспадой уже много чего умели в атаке, но куда меньше теперешнего в защите, – Доган выразительно глянул на Аджеми, явно собиравшегося еще раз удовлетворенно кивнуть, и тот передумал, – то трепал он своего врага, как сансун, боевой пес, задиристую шавку треплет. Два десятка схождений у них было, столько же ран он нанес падишахову фавориту, не стремясь убить, а сам лишь единожды оцарапан был. И, воистину, как израненную шавку оставил валяться, сам же с насмешкой ушел, зная, что смертельных повреждений его враг не получил, а потому не очень опасаясь гнева падишаха.
Снова пауза – и незримый мяч перелетает к Башар.
– И вышло у них, как в дастане про друзей купца, которые помогали ему сесть на отходящий от причала корабль, – без запинки продолжила она, – когда друзья эти, неся его мешки с особо ценным товаром, успевают взбежать по сходням – и остаются на борту вместо него, потому что сходни тут же поднимают и корабль отправляется в плавание; купец же с последним мешком, на миг только опоздав, бесплодно мечется по берегу, кричит вслед судну и рвет свою бороду от досады. Однако в итоге все-таки получилось так, что через месяц догнал купец тот корабль по берегу и сумел на него сесть. Лучших лекарей прислал франкский падишах для спасения своего фаворита, и воистину искусны были они, и зажили все девятнадцать ран его, не прошло и четырех недель. Возликовал любимец падишаха и решил, что достаточно здоров он, чтобы сесть верхом на скакуна и, красуясь, галопом промчаться…
Девушка замолчала – и ее собеседник, подхватив последнюю подачу, завершил эту историю:
