Не хотела она, чтобы он выходил, боялась отпускать, хоть и сама себе в том не смогла бы признаться. А человеческие крики делались все отчаяннее, все тише.
– Не надо, – сказала Софья жалобно, – не ходите.
– Запритесь! – Рудазов довольно грубо оттолкнул ее руки, выбежал во двор.
Запритесь! Как же! Ей, конечно, страшно, но отец учил, что лучший способ побороть страх – это заглянуть ему в лицо. Прежде чем заглядывать, Софья огляделась, нахмурилась, вспоминая. Вспомнила! Охотничье ружье висело на гвозде в кладовке, если ей повезет, там же найдутся и патроны.
Повезло. Августа Берга не интересовал ни дом, ни оружие, а вот Софью оно очень даже интересовало. Особенно сейчас, когда снаружи происходило что-то странное. Она выскочила на крыльцо, добежала до распахнутой настежь калитки, выглянула наружу. На улице было темно, но это была не та кромешная тьма, что виделась ей из дома. Все вокруг заливал холодный лунный свет, неяркий, но достаточный для того, чтобы различать если не детали, то хотя бы силуэты. А еще снаружи царила тишина – густая, почти осязаемая, куда более страшная, чем недавние крики. Софья вскинула ружье, осмотрелась. И пускай ее посчитают истеричкой, жизнь дороже.
На первый взгляд улица казалось пустой, оживляли ее лишь тени деревьев, падающие на дорогу. Тени менялись, извивались, сплетались иллюзорными ветвями, манили Софью за собой, в дальний конец улицы, туда, где дорога делала резкий поворот и окончательно исчезала в темноте. Идти на этот зов Софье ох как не хотелось, но вдруг обострившаяся интуиция, та самая, которую особенно ценил отец, нашептывала: если что-то и происходит, то именно там, за поворотом. И Рудазов убежал туда. Она решилась, ступила на ковер из оживших теней, пошла все быстрее и быстрее, а потом и вовсе перешла на бег, хотя больше всего на свете сейчас ей хотелось остановиться.
В воздухе остро пахло кровью. Когда-то в детстве один из старших мальчишек взял Софью с собой на скотобойню. Там пахло точно так же – смертью и страданиями. Девочку тогда вырвало, а потом она очень долго не могла спать по ночам, просыпалась от кошмаров. Кошмар из далекого детства, кажется, только что прокрался в ее взрослую жизнь. К горлу подкатил горький ком, чтобы не слышать запах, Софья зажала нос рукавом.
До поворота осталось всего пару шагов, когда она услышала крик Рудазова. В нем не слышалось ни боли, ни страдания. Только страх пополам с удивлением. Страха было больше, и Софья бросилась вперед.
За поворотом дорога обрывалась, превращалась в узкую тропу и терялась в кустах. Запах стал нестерпимым, казалось, он разъедал глаза, но Софья заставила себя смотреть.
Бесформенная куча тряпья… Ей так показалось, что тряпья. До тех пор, пока босая нога, она и не заметила, что выбежала во двор босиком, не ступила во что-то теплое и липкое, а бесформенная куча не обрела человеческие очертания…
Наверное, Софья бы закричала и даже, наплевав на дамскую самостоятельность, упала бы в обморок, если бы в тот же самый момент не увидела что-то куда более значимое. Рудазов стоял посреди дороги, широко расставив ноги, оглядываясь по сторонам, но, кажется, ничего не замечая. Софью он точно не видел. Как не видел он и крадущуюся к нему тень…
Тень отделилась от деревьев, но лишь затем, чтобы тут же слиться с тенями от ветвей. Четырехлапая, остромордая, она была похожа на огромного волка, но к земле припадала совершенно по-кошачьи. Тень охотилась, и очередной добычей ее должен был стать Рудазов. Времени оставалось мало. От Софьи зависело, останется Рудазов жить или превратится в кучу окровавленного тряпья. Целиться в прячущуюся среди теней тварь было тяжело, она бы не попала, сколько бы ни старалась. Но попробовать стоило, и Софья выстрелила почти наугад.
От прогремевшего выстрела она едва не оглохла, но зрение ей не изменило. Софья видела, как тень, уже готовая броситься на Рудазова, замерла, повернула голову в ее сторону. У тени оказались желтые волчьи глаза: рыжие угли на черном бархате темноты. Это было бы красиво, если бы не так опасно. И глупо, если уж на то пошло. Волк, или что это была за тварь, отвлекся от одной жертвы, но лишь затем, чтобы напасть на другую – на нее…
Софья попятилась, так и не выпустив из рук ставшее бесполезным ружье.
– Софья, бегите! – Крик Рудазова привел ее в чувства, вывел из паралича. – Бегите же, черт вас побери!
А сам он шагнул навстречу тени. Со скалкой в руках… Дурак…
Ей бы послушаться, побежать. Возможно, тогда бы она не увидела его смерти. Только услышала… Но как она могла?
Снова залаяли собаки, сначала тихо, потом все громче. Послышались стремительно приближающиеся людские голоса. Может быть, им с Рудазовым еще повезет…
Желтоглазая тень замерла, приняв позу почти человеческую. Напуганной до смерти Софье даже показалось, что тварь встала на задние лапы.
Показалось. Потому что, не проронив ни звука, зверь метнулся сначала в сторону Рудазова, а потом, словно наткнувшись на невидимую преграду, отшатнулся и одним огромным прыжком скрылся в кустах. В этот самый момент в переулке вдруг стало очень ярко и очень шумно, его заполнили люди с факелами, вилами и, кажется, топорами. Огонь распугал тени, и они замерли, притворяясь неживыми, обыкновенными. А Софья продолжала стоять, вцепившись онемевшими пальцами в ставшее вдруг неподъемным ружье, прислушиваясь к костяному щелкающему звуку, не осознавая, что это щелкают ее собственные зубы. Подбежал Рудазов, грубо схватил за плечи, заглянул в лицо и в лицо же зло заорал:
– Я же велел тебе бежать!
А потом вдруг сильно прижал к себе, так, что Софья не смогла ни видеть, ни слышать. И этому вынужденному онемению чувств она была несказанно рада, выронив наконец ружье, обеими руками вцепилась в сюртук Рудазова, зажмурилась и… не заметила, как оказалась в доме Никитичны. Словно бы из жизни ее кто-то вырвал целую страницу, а потом взмахнул волшебной палочкой и велел – оживай!
Она ожила в просторной, жарко натопленной комнате с ногами босыми, но чистыми. В руках у нее была чашка с чем-то горячим, вот только вкуса Софья не могла почувствовать, как ни старалась.
– Ну, как ты, деточка? – Никитична, полностью одетая, но простоволосая, забрала чашку.
Прежде чем ответить, Софья пошевелила пальцами ног.
– Митя ноги тебе вымыл. Ты в дом не хотела заходить, говорила, что полы мне запачкаешь. Вот я воды нагрела, а он тебе ноги во дворе вымыл, а потом уже в дом занес. Не помнишь?
Она не помнила… Помнила, как пах дымом и смолой сюртук Рудазова, как сильно билось его сердце, как ладони его прижимали ее голову, а губы шептали – не смотри… Она и не хотела смотреть, она хотела забыть. И, выходит, забыла?
– Вот и хорошо, что забыла. – Никитична погладила ее по голове, совсем как маленькую.
– Где он?
– Митя? Так на улице, с мужиками. Тебя вот ко мне привел и ушел. А ты смелая, деточка. Он сказал, ты жизнь ему спасла.
– Что это было? – Софье вдруг стало холодно, захотелось всем телом прижаться к горячему печному боку. – Что это был за зверь?
