– Боятся людишки. – Кайсы пожал плечами, своим любимым ножом отрезал Дмитрию шмат сала, положил на краюху хлеба. – В лес теперь без особой нужды никто не ходит. Злотников, похоже, прав оказался, Водовозов от прииска своего откажется, потому как дураков больше нет шкурой своей рисковать.
– А Сергей Демидович, что же, от затеи своей отказываться не собирается? Не боится? – спросил Дмитрий.
Прежде чем ответить, Кайсы вытер лезвие ножа краем полотенца, а потом сказал неожиданно жестко:
– Ехал бы ты отсюдова, парень, пока не поздно.
– Уже поздно. – Дмитрий посмотрел на свои раны. – У меня теперь здесь личный интерес.
Он не бравировал и не кривил душой, когда говорил про личный интерес. Не сможет он после случившегося забыть обо всем и уехать, не разобравшись. Самому бы себе не простил такого бегства.
– Пускай фон Рихтер уезжает, если боится.
– Фон Рихтер, говоришь? – Кайсы глянул на него искоса, острием ножа принялся чистить ногти. – А профессор тоже никуда уезжать не собирается. Не нравится он мне, – добавил после небольшой паузы. – Нечисто что-то с ним.
– Что именно нечисто? – спросил Дмитрий.
– Не пойму пока. Считай, что это чуйка охотничья. Кстати, ты его ружье видел? Хорошее ружье, толковое, даром что выглядит как побрякушка. Темнит что-то профессор. Я его у реки возле лагеря видел, за день до того, как вы там объявились. Что ему одному так далеко от города делать?
– Не знаю. – Дмитрий и в самом деле не знал.
– И той ночью я ведь от костра отошел, потому что увидел, что его нет. Подумал, вот сейчас дурака зверь загрызет, а мне отвечай.
– А зверь едва не загрыз другого дурака, – сказал Дмитрий с невеселой усмешкой.
– Не уедешь из Чернокаменска? – спросил Кайсы, уже понимая, каким будет ответ.
– Не уеду.
– Значит, и в самом деле дурак. Когда беда случится, некого тебе винить будет.
– Ничего не случится. – Дмитрию вдруг стало жарко от накатившей злости. Кто он вообще такой, этот дикий мужик, чтобы учить его жизни?! А с волком – или что это был за зверь! – он сам разберется. Теперь это его личное дело!
Кайсы молча забрал миску и вышел, оставляя Дмитрия наедине с собственной неловкостью и растерянностью.
А вечером пришла Софья. Дмитрий почуял ее еще на улице. То есть не почуял, конечно, а услышал, узнал по походке, а потом и по голосу.
– Как он, Никитична? – спросила она шепотом.
– Слава богу, очнулся. Про тебя спрашивал.
И ничего он не спрашивал! Дмитрий, несмотря на жару, до подбородка натянул одеяло и тут же подумал, что выглядит полным дураком. Что уже прятаться, если она и так его беспомощность видела?
– Рудазов, ну ни на минутку вас одного оставить нельзя! – В комнату Софья вошла бодрым шагом, остановилась у кровати, уперлась кулаками в бока. – Вечно вы в какую-нибудь историю попадете!
Она улыбалась неестественно бодрой улыбкой, но взгляд ее был одновременно растерянный и настороженный, словно она не чаяла его больше увидеть.
Он тоже улыбнулся так же бодро и смущенно, сказал церемонно:
– Рад видеть вас, Софья Петровна.
– Как вы себя чувствуете? – От церемоний она отмахнулась, придвинула к кровати табурет, уселась.
– Хорошо. Замечательно, я бы даже сказал.
Но она не поверила, осторожно, точно опасаясь причинить Дмитрию боль, потрогала повязки. От ее пальцев пахло цветочным мылом и шоколадом. От шоколада он сейчас не отказался бы.
– У вас была такая рана… И кожа бледная, как у покойника.
Она и сама была бледной, под глазами залегли темные тени. Не удивительно. Если верить Никитичне, день она проводила на острове, а ночь с ним. Поспать он ей точно не давал своими криками.
– А вы, Софья Петровна, выглядите прекрасно! – соврал, но лишь самую малость. Даже с тенями под глазами она была хороша. Странно, что раньше ему так не казалось. Казалось – обыкновенная девица, излишне самостоятельная, излишне досужая.
– Подхалим вы, Рудазов, – не поверила, но на щеках полыхнул румянец, делая ее еще краше. – Я ж не для того к вам пришла, чтобы комплименты выслушивать.
А зачем она пришла? Зачем ночи напролет просиживала рядом с ним, случайным знакомцем? Из жалости?
Спрашивать ему не пришлось, сама рассказала.
– Я по делу. Этот ваш охотник, – Софья наморщила носик, давая понять, как именно она относится к Кайсы, – престранный тип. На рану вашу мне смотреть не давал, боялся, что я в обморок грохнусь. Я – и в обморок!
Бравирует. Той ночью, когда Софья спасла его от зверя в первый раз, в обморок она, может, и не упала, но испугалась изрядно. А он испугался за нее, за ее рассудок. Оттого и ноги ее босые, окровавленные, мыл с особенной тщательностью, чтобы не осталось у нее страшных воспоминаний. Но вслух Дмитрий сказал другое:
– Вы очень смелая барышня, Софья Петровна.
И пахнет от нее вкусно. Шоколадом даже сильнее, чем мылом.
– Рудазов, мне нужно увидеть вашу рану, – сказала она шепотом.
– Зачем?
– Просто нужно. Покажите. Ну что вам стоит? – и, не дожидаясь разрешения, потянула за край одеяла.
Испугается? Почувствует брезгливость и отвращение? Да что бы ни почувствовала, пускай!
– При одном условии. – Дмитрий одеяло не выпускал, держал крепко.
– При каком? – Она насторожилась и нахмурилась.
– Я знаю, у вас есть шоколад. Очень хочется шоколаду, Софья Петровна.
– Откуда?.. – Она посмотрела на него так, словно он только что сотворил нечто из ряда вон выходящее. – Откуда знаете про шоколад?
– Учуял, – сказал Дмитрий и виновато улыбнулся. – А еще мыло. Цветочное.
– Шоколад я из Перми привезла. И мыло тоже. Подумала, что может не оказаться в этой глуши таких полезных вещей. – Она запнулась, посмотрела строго, а потом добавила: – Но мы сейчас не о том, мы о вашей ране. Показывайте! Будет вам шоколад!
С повязкой она управилась быстро, не морщилась, не кривилась брезгливо, на раны его смотрела с жадным каким-то любопытством. Даже пальчиком осторожно потрогала.
– Больно? – спросила все так же шепотом.
– Уже нет. – Он покачал головой.
– А профессор фон Рихтер рассказывал, что раны у вас страшные были, что с ранами такими люди не живут.
– Получается, живут. – Дмитрий смущенно улыбнулся.
– И что этот странный Кайсы налил вам в рану раскаленного железа. Дикость какая…
– Серебра, а не железа. Может, и дикость, но, как видите, помогло.
– Вижу. – Она снова погладила его пальчиком, и от прикосновения по коже пробежала дрожь. – Всяко лучше, чем в первый день. Многим лучше, – добавила она задумчиво. – Но вам было очень больно.
