У Михаила III в любимцах уже ходил его конюх Василий. Варда подговаривает василевса попросить у матери для македонянина должность шталмейстера. В дело вступился Феоктист и заметил, что должности и места даются по достоинству и заслугам. Феодора сыну отказала, Михаил был в ярости, Василий-македонянин возненавидел и саму августу, и её первого министра. Варда торжествовал снова.
И однажды он заметил своему племяннику:
— Покуда Феоктист будет заодно с августой, ты, император, останешься бессилен… А заодно потому, что хотят пожениться, об этом все говорят во дворце, а поженившись, они замыслят лишить нас жизни, чтобы самостоятельно править.
Эти слова и решили участь логофета дрома. Ему бы упредить события, но, порядочный по натуре, он верил в порядочность других…
А тем временем во дворце уже созрел заговор. На общем собрании условились: когда Феоктист, окончив трудиться в государственном казнохранилище, пойдёт в Лавзнак на доклад к Феодоре, то и Михаил явится туда и отдаст экскувиторам приказание убить логофета дрома.
Ничего не подозревавший Феоктист, выйдя из казнохранилища, в галерее дворца встретил Варду. Поздоровался, но тот, не ответив на приветствие, смерил министра дерзким взглядом. Немного дальше логофет дрома повстречал василевса, который запретил ему идти к августе и приказал о текущих делах доложить ему, императору.
Министр удивился, смутился и на какое-то время замешкался и тем самым дал повод крикнуть Михаилу:
— Арестуйте этого человека!
Варда бросается к логофету, тот бежит, поняв теперь, что ему угрожает. Его догоняют в главном зале Лавзнака, валят на пол. Михаил приказывает отвести Феоктиста в Скилу
[90]. К несчастью для первого министра, на шум из опочивальни выбежала Феодора с распущенными волосами, платье на ней было в беспорядке. Она потребовала вернуть министра, разражаясь бранью.
Это заступничество и погубило Феоктиста. Приближенные Михаила и Варды испугались, что если логофет дрома останется жить, то они потом с Феодорой жестоко отомстят им, и участь Феоктиста была решена — напрасно несчастный залез под бронзовую скамью, стараясь спастись от гибели. Один из гвардейцев, нагнувшись, сильным ударом меча пронзил ему живот. Македонянин унёс умирающего, корчившегося в страшных муках.
Феодора, видя это, бросилась к Михаилу и Варде.
— О кровожадные и нечестивые звери! — кричала она. — Неблагодарный сын! Добром же отплатил ты твоему второму отцу за все его заботы и попечения о тебе! А ты, завистливый и злой дух, — обратилась она к брату, — за что осквернил моё правление?… Но Бог — свидетель совершенного вами злодейства — рано или поздно покарает вас самих подобным же образом, и сами вы падёте от рук злодеев.
Потом, воздев руки к небу, она, вся в трепете, проговорила:
— Вижу, Господи, вижу, что смерть несчастного не останется неотмщённою!
[91]
Такой непримиримостью она окончательно восстановила против себя всех, и тогда-то её и заточили в Гастрийский монастырь.
Но Василий-македонянин помнил и то, как она перед заточением явилась в сенат и громко сказала присутствующим:
— В государственном казнохранилище и в частном императорском фиске находится 1090 центариев золота, до 3000 центариев серебра, всё это сберёг муж мой, частью же я сама. Берегите это богатство на чёрный день нашей Священной империи…
Но Михаил, к которому отныне перешла полностью власть, беречь не хотел. Он растрачивал эти деньги на вздорные и бессмысленные вещи: к юго-востоку от Хрисотриклина — Золотой палаты — в помещении Цуканистария — малого дворцового ипподрома — василевс приказал выстроить конюшню с золотым куполом. Лучшие мастера украсили её внутри самыми дорогими сортами мрамора. Михаил гордился своей конюшней больше, нежели император Юстиниан Святой Софией…
Все свободное время император проводил в обществе конюхов, крестил их детей, осыпая их золотом…
Поэтому решение послать флот в триста хеландий к острову Сицилия вполне резонно натолкнуло Михаила задать Варде вопрос:
— Дядя, а в каком состоянии у нас находится казнохранилище?
— Царь царей, — польстил Варда, чтобы сгладить неприятное впечатление от сообщения, которое ему нужно было сделать, — казна наша очень нуждается в пополнении.
— Так, — задумчиво потёр подбородок василевс. — Увеличьте налоги на виноградники, на тягловый скот, на ввоз и вывоз товаров.
И тут протасикрит, склоняясь в низком поклоне, доложил:
— Высокочтимый, купцы с далёкого Борисфена просят принять их, чтобы засвидетельствовать вам своё почтение и вручить дары от киевских архонтов Аскольда и Дира.
* * *
Предатель грек Христодул по велению командующего сицилийским гарнизоном Аббаса служил матросом на карабе. Так же как и хеландия, караба была двухъярусным судном, с двумя башнями для лучников, но с таранным брусом и мачтами, на которые поднимались два паруса: один — квадратный, другой — скошенный, что позволяло карабе ходить даже против ветра. На арабских кораблях, в отличие от греческих, гребцами оставались не невольники, а солдаты, которые небезразлично относились к тому, как вело себя судно в бою, потому что они являлись равноправными членами экипажа, и выиграть бой — значит, получить немалую прибавку к жалованью, да и платили им наравне с матросами и даже немного больше. И согласно Корану они получали вместе с гази
[92] четыре пятых всей добычи.
Иначе дело обстояло в византийском флоте: вся добыча шла императору, на содержание флота население приморских областей платило подозрительную «подымную подать». Платило её неохотно, под нажимом, и порою греки-матросы и велиты, находящиеся на борту, по нескольку месяцев не получали жалованья. У арабов же каждый на корабле кроме денежного содержания наделялся ещё земельными участками на берегу.
Христодула морскому делу обучал старый лоцман Сулейман ал-Махри, который хорошо знал греческий. Аббас лично посвятил лоцмана в тайну, на карабе знали, кто такой Христодул, двое — амир албахр
[93] и Сулейман. Для всего экипажа грек был всего-навсего человек, которого соотечественники преследовали за то, что он принял мусульманскую веру, поэтому в обязанности лоцмана входило обучение Христодула Корану, из которого он зачитывал целые суры
[94], тут же переводя арабский текст на греческий.
Особенно с удовольствием знакомил с теми местами из священной книги, которые касались непосредственно морского дела или были посвящены кораблям.
Вот и сейчас лучники в башне слышат, как Сулейман, сидя с Христодулом на скатанной в кольцо верёвке, читает вначале по-арабски, потом перелагает стихи на греческий. Христодул тщательно внимает лоцману, шмыгая длинным и толстым носом, положив худые, загорелые до черноты руки себе на колени. Иногда он озирается по сторонам, как бы опасаясь, что кто-то может пустить в него стрелу или метнуть кинжал, — и это уже стало его привычкой с того дня, как он провёл арабский отряд по водостоку в крепость Кастродживанни. Сулейман произносит:
