По возвращению в Ригу таможенник, заглянув в мою каюту и обнаружив на вешалке пальто, начал досмотр с раскручивания шурупов на переборках каюты. В это же время под пайолами машинного отделения обнаружили два порнографических журнала, и команду начали поочередно вызывать на допрос в КГБ. Дольше всех продержали меня. Похоже, мое пальто никому не доставляло радости.
Выйдя после допроса, я прошелся до железнодорожного вокзала и остановился возле щита объявлений. Может быть, судьба действительно подавала мне в тот раз знак, но я его неправильно понял? Объявления по-прежнему выражали готовность приобрести зонтики и подержанные детские коляски, примусы и бобинные магнитофоны. Кожаные изделия не интересовали никого.
Через две минуты ко мне стала выстраиваться очередь бабулек в байковых платках, предлагающих по сходной цене комнату на месяц, день, или час, и я поспешно ретировался до ближайшей комиссионки, где, почти не примеряя, купил неброское серое пальто из похожего на войлок материала. Одев его, я тут же сдал кожаное пальто на продажу и охотно согласился на скромную цену, названную приемщицей, которая предложила заплатить мне сразу, не выставляя Вещь на продажу. На душе и плечах сразу полегчало. Уже на выходе из магазина я столкнулся с девушкой, пахнущей «Южной ночью». От неожиданности она уронила перчатку, и моя душа взлетела под облака.
Тревога
Ветер дул с берега, со стороны огромной угольной груды. Белоснежная надстройка «Иркутсклеса» понемногу покрывалась непрезентабельной вязью темных разводов. Впрочем, разглядывать судно было некому. Два портовых крана с большими электромагнитными тарелками на месте привычного крюка захватывали на берегу разнокалиберные куски искореженного металла, нацеливали тарелки с грузом на разверстые судовые люки, отключали электромагнит, и в трюмы с высоты в несколько метров сыпался металлолом. Грохот стоял невообразимый. Едва началась погрузка, судно опустело. Остались лишь те, кто обязан был находиться на борту по долгу службы – вахтенные. Благовидный предлог для ухода на берег нашел даже грузовой помощник Лобанов. Полноправным командиром «Иркутсклеса» остался третий помощник капитана Игорь Сенечкин, или Игорь Петрович, как начали называть его с недавних пор.
Штурманский китель с двумя полосками золотистых шевронов Сенечкин носил лишь третий месяц и к обязанностям своим относился крайне серьезно. Сейчас его жена Люба сидела в небольшой, но довольно комфортабельной каюте, зажимала руками уши и смотрела на мужа. Время от времени она отнимала от уха правую руку, чтобы прикрыть подавляемый зевок. Разговаривать из-за шума было почти невозможно. Она скучала, и ей хотелось спать. Остановиться в Риге было негде, своя квартира пока не светила, найти съемную комнату не удавалось, и две последних ночи она провела в дороге, в поезде из Воронежа, в плацкартном вагоне. Чтобы скрасить ситуацию, Сенечкин открыл бутылку вина, подливал понемногу в Любин бокал, но сам не пил. Зато каждые полчаса вставал и обходил судно.
Металлолом сыпался исправно. Металлическая стружка, дырявые чайники, детали станков, электромоторы, железные листы, проволока, паровозные колеса, гнутые рельсы, водопроводные трубы – найти здесь можно было все, что с явным удовольствием и делали при разгрузке испанские докеры, охотники за дорогим цветным металлом. Сенечкин заглядывал в трюмы, проверял натяжение швартовых канатов, проходил мимо запертых дверей жилой надстройки и возвращался в свою каюту, к жене.
Больше всего на свете ему хотелось сейчас повернуть ключ в дверном замке, скинуть китель, прижать жену покрепче и… Но устав морской службы говорил о том, что дверь каюты вахтенного штурмана должна быть всегда открыта, а право спать в ночное время он имеет, но не раздеваясь, и он уже трижды объяснил это Любе. Наступала ночь.
– Может, я лягу уже? – сказала она в короткое мгновение тишины.
– Конечно, конечно, – покивал он, и отвел глаза, когда она начала медленно расстегивать кофточку. – Ложись, ложись, а я еще обход сделаю и тоже прилягу.
Крановщики работали неутомимо. На борту все было в полном порядке. Вахтенный у трапа исправно нес службу. В конце концов, вполне можно было немного отдохнуть. На всякий случай Сенечкин еще раз прошелся по пустым коридорам, и ощутил естественный позыв организма. Игорь Петрович зашел в ближайший туалет, гальюн по-морскому, и запер дверь. Перед уходом он умыл руки в крохотном умывальнике и внимательно осмотрел себя в тусклое зеркальце над раковиной. Щеки его с нежной, нечасто еще тревожимой электробритвой кожей, слегка зарделись в предчувствии нарушения устава, которое он сейчас собирался совершить. Потому как служба службой, но когда в постели ждет любимая женщина, да еще после двухмесячной разлуки…
Сенечкин резко дернул щеколду и нажал плечом на дверь. Дверь не открылась.
Поначалу он даже не понял, что случилось, а попросту крутнул щеколду еще раз. Дверь стояла незыблемо.
«Только спокойно, спокойно», – вслух сам себя урезонил Сенечкин и попытался сосредоточиться. Замок состоял из трех частей, а именно из насаженных на одну ось двух ручек и стального язычка внутри. Судя по всему, внутренняя ручка сорвалась с оси и на механизм больше не воздействовала. Выйти из ситуации можно было двумя способами: дождаться, чтобы кто-либо повернул ручку снаружи или попытаться вышибить дверь. Сенечкин несколько раз с силой ударил кулаком по дверному полотнищу и понял, что грохот падающего в трюмы металлолома надежно перекрывает любые другие звуки. Сама же дверь при конструировании, возможно, предназначалась для какой-то иной надобности и была сделана из двух скрученных между собой массивных металлических пластин и при попытках выдавить ее стояла незыблемо, как скала.
Он еще попробовал покрутить ручку в слабой надежде, что вдруг все образуется само собой, но чуда не произошло. Тогда Сенечкин внимательно осмотрел помещение. Три стенки граничили с машинным отделением, а четвертая, с дверью, отсекала гальюн от нижнего коридора судовой надстройки. В этот коридор выходили двери кают рядового состава. Все переборки были сделаны из металла, из такого же материала состоял потолок, к которому прикреплялся датчик пожарной сигнализации, а пол покрывала выщербленная кафельная плитка. Все оборудование состояло из унитаза, умывальника и прикрученного к переборке зеркала. В море судно постоянно испытывает вибрации от работы двигателя. В штормовую погоду гребной винт может оголиться, и в такие моменты корпус сотрясает сильнейшая вибрация. Центробежная сила качки готова сорвать любой предмет. Поэтому все на судне прикрепляется крепко, намертво, на года. И гальюн не был исключением.
Сенечкин опустил крышку унитаза, сел поверху и попытался представить, как на его месте поступил бы грузовой помощник. Лобанов был старше Сенечкина на четыре года, но выглядел намного обстоятельней. Он никогда никуда не спешил, но все успевал. Он никогда не уклонялся от сложных проблем и всегда выходил из них с блеском. И у него были незыблемые правила. «Бесполезное – вредно» любил приговаривать он, особенно, когда его пытались втягивать в сомнительные общественные мероприятия, будь то пышущий энтузиазмом комсомольский лидер моторист Венькин или первый помощник капитана Берзиньш. И оказывался прав.
