Позже, когда князь поднялся на галерею над двором, где ожидали решения воевод воины, он сказал более кратко, но твердо:
– Сражаться будем! Не посрамим земли русской, пусть и ляжем костьми. Ибо мертвые сраму не имут!
И все эти измученные, усталые люди будто воспрянули духом, их лица посветлели. Калокир слышал, как они выкрикивали:
– Сразимся, княже! До конца биться будем! И где твоя голова ляжет, там и мы свои сложим.
«Варвары, – подумал ромей. – Готовы гибнуть даже там, где есть возможность спастись. Разве одна битва решает исход противостояния? Разве жизнь не самое главное, что есть у человека? Остаться в живых… Потом всегда можно вновь собраться с силами и взяться за оружие, вернуть утраченное. А эта готовность погибнуть – всего лишь обман. Умереть легко. Труднее жить и снова принимать решения, снова бороться».
Но он был с ними. И понимал, что ему тоже надо приготовиться к сражению. И к смерти.
В тот день Калокир впервые за долгие годы пошел к исповеди. В церкви было пусто. Даже с такой охотой примкнувшие недавно к новой христианской вере русы теперь считали, что предадут своих, если обратятся к болгарским попам. Но и Калокиру не повезло. Болгарский священник отказался исповедовать его.
– Пусть Господь покарает меня, но тому, у кого душа черна от измены, а руки по локоть в крови единоверцев, я отпущения грехов не дам!
Калокир лишь пожал плечами. Что ж. Жил он раньше без Бога, может и умереть без него.
Но когда выходил, заметил Свенельда. Этому в исповеди и причастии не отказали. Не забыли еще, как он кормил голодающих в Доростоле, да и когда русы проводили свои кровавые обряды, участия в них не принимал.
– Что ты для себя решил, патрикий? – спросил воевода.
– Сражаться в пешем строю я не смогу, – указал на свой костыль Калокир. – Но на лошади еще усижу. Если, конечно, найду хоть одну уцелевшую.
Свенельд горько усмехнулся и сказал:
– Следуй за мной.
Оказалось, что воеводу Свенельда, который до последней минуты настаивал на переговорах, князь в бой не позвал, а велел оставаться в Доростоле и следить, чтобы оставшиеся в крепости болгары не ударили в спину. Вот Свенельд и предложил ромею своего серого в яблоках жеребца.
– Коней у нас осталось мало. Святослав на пропитание воинов даже своего вороного любимца отдал, чтобы знали, что не позволит им голодать. Ну а я своего серого в яблоках сберег. Теперь отдаю тебе. Он у меня хорошо выезженный, справишься с ним одними поводьями.
– Может, Святославу предложишь? – оторопел Калокир.
– Ну, князь без коня не останется. Ему патриаршего рыжего привели. Ведь Панко своего жеребчика на котел воям не отдал.
– Я постараюсь вернуть тебе скакуна, если останусь жив, – поглаживая светлую гриву лошади, пообещал Калокир.
Воевода молча кивнул.
Ни один из них в это не верил.
Тем вечером волхвы опять совершали требы, благословляли на сечу воинов. Обещали, что, когда настанет час, сожгут себя, дабы к христианам в руки не попасть. Знали, что языческих жрецов ромеи не помилуют. Калокир же сидел среди воинов, смотрел на светлый полумесяц в вышине. До чего же душно! И жалко себя. И такая тоска давит! Не дело это – жалеть себя перед сражением. Потому и взял у одного из кметей Святослава дудочку, заиграл плавную, переливчатую мелодию. Когда-то не умел на ней играть, но выучился, пока жил среди русов, и теперь у него не хуже, чем у иного дударя, получалось. А русы потянулись на красивый мотив, уселись вокруг патрикия в кружок, слушали, вздыхали. И чужаком он уже не казался. Ведь и он поляжет завтра с ними в бою – как все они решили, и как сам он решил.
А назавтра был бой – жестокий, стремительный, страшный, в толчее, крови и удушающей жаре.
Русы первыми ринулись в отчаянную атаку. Пеший строй, по флангам конники, чтобы не позволить катафрактариям смять их ряды, как в прошлый раз. И первыми схватились именно пехотинцы обеих ратей. Это была страшная сеча, чудовищная давка, воины задыхались в пыли. Потом имперские гоплиты не выдержали натиска строя русов и покатились назад.
И тут уже испытанным маневром на пехоту русов двинулись с обеих сторон бронированные шеренги катафрактариев. Однако на сей раз русы оказались не столь уязвимыми – их конники устремились катафрактариям наперерез. Калокир видел Святослава в бою – шлем с князя сбили, светлая прядь развевалась на ветру, а некогда подаренный ему Цимисхием меч крушил доспехи катафрактариев, сшибал неповоротливых воинов с коней. Сам князь был так страшен и стремителен в священном пылу боя, что даже прикрывавшие его гридни-телохранители не всегда за ним поспевали. Князь врубался в самую гущу, прорываясь туда, где маячил белый султан сразившего Инкмора араба Анемаса. Святослав хотел поквитаться за своего воеводу, но Анемас не спешил сразиться с князем, наблюдал за ним издали, находя себе противников послабее.
Калокир в круговерти сражения не мог все время следить за князем; исполненный духа отчаянной решимости, которая овладела войском русов, он бился со всем ромейским искусством, отражал удары, рубил, направлял коня туда, где нужна была подмога, позабыв про боль в раненой ноге. Конь под ним и вправду был хорош, и, когда в прыжке жеребец вынес его на Анемаса, Калокир схлестнулся с ним, считая, что сможет справиться с крещеным арабом.
Их клинки сшиблись, высекая снопы искр, но вскоре Калокир понял, что Анемас не зря слывет лучшим фехтовальщиком империи. Патрикий слабел и все чаще пропускал удары, а Анемас разил то сверху, то сбоку, то снизу – только успевай заслоняться щитом, выискивая момент для встречного удара. Но и араб не ожидал, что это будет не просто рубка, которую практиковали в сражении русы, надеясь только на силу рук и крепость доспехов, а изворотливый и полный обманных приемов византийский бой. И хотя щит Калокира вскоре разлетелся в щепы, он изловчился зацепить Анемаса, внимательно следившего за ним из-под стальной маски. У араба посыпались звенья кольчуги, он покачнулся в седле, стал валиться на круп коня. Но в следующий миг конь самого Калокира отпрянул в сторону, и он не успел добить врага. Однако тот упал! А уже в следующее мгновение Калокир едва не взвыл, видя, как кто-то из катафрактариев спешился, поднял рухнувшего на землю араба, пока того не затоптали, и подвел ему коня. И снова белоперый шлем Анемаса заметался среди сражавшихся. Но теперь он был далеко, к нему прорубался в сече Святослав, звал араба, посылая ему вызов мечом.
Битва продолжалась. Копыта коней и подошвы пеших скользили по настилу из человеческих тел. Местами гуща сражавшихся была такой плотной, что мертвые не могли пасть и оставались стоять среди сражавшихся с остекленевшими глазами и распахнутыми в последнем крике ртами.
Как же было душно! В какой-то миг Калокир оказался в стороне от схватки, стал разворачивать коня и вдруг заметил, что небо за станом ромеев покрыто темными тяжелыми тучами. Приближалась гроза. Может, это спешит на помощь своим русам громовержец Перун? Калокир с радостью уверовал бы в него, если б это было так.
