Шел 1945 год. Тридцатилетняя Лидия Ковалева, урожденная Срезневская, жила в эвакуации в Саратове. Она попала в провинциальный город на Волге вместе с заводом, на котором трудилась чертежницей. Завод был оборонным, поэтому его вывезли из Ленинграда вместе со всем персоналом еще до начала блокады. Так что Лидии повезло. Перед войной она вышла замуж за Пашу Ковалева, гармониста и матершинника. Паша сгинул на фронте, пропал без вести. От него Лидии в наследство остались гармонь и его младшая сестренка Ульяша.
Причина, по которой Александра смогла разыскать сестру, была проста: нянька, та самая, что сдала маленькую Лиду в детский дом, собралась помирать. Но грех на совести не давал ей спокойно преставиться, и нянька написала покаянное письмо. Дело в том, что еще перед войной к ней приходил нанятый Александрой юрист, но нянька, испугавшись, что иностранная богачка потребует ответа, наплела, что знать не знает о судьбе Лидочки. Померла, наверное, от тифа, как мамаша ее, царствие небесное… А тут нянька созналась в давнем преступлении и даже приложила к письму фамильную брошь Срезневских, которую все эти годы прятала на своей необъятной груди. Продать брошь она не решалась – вдруг заметут?! Так что брошь подтверждала подлинность рассказа.
Поверенный Александры разыскал Лидию. Но женщина, выросшая в советском детдоме, почти не помнила сестру. Зато, как и все ее соотечественники, очень боялась вездесущего НКВД, за агента которой и приняла юриста. Лидия в страхе отказалась от знакомства с сестрой-иностранкой, заявив, что ноги ее не будет за границей. Сама госпожа Баух приехать в Советский Союз не могла – времена были не те. Миллионершу, поднявшуюся на военных заказах, вряд ли встретили бы с распростертыми объятиями…
Александра прожила всю жизнь за границей. После войны она обосновалась в Париже – этот город она любила со времен детства и юности. Замуж госпожа Баух так и не вышла – осталась верна памяти своего Соломоши. Жизнь Александра Фелициановна вела яркую, интересную. Общалась с художниками, писателями, в общем, с богемой, покровительствовала какому-то юному поэту с Монмартра… Любила водить автомобиль на высоких скоростях, держала скаковых лошадей и даже выучилась водить самолет – маленькую двухмоторную «Сессну», причем уже в преклонном возрасте. Всю жизнь занималась благотворительностью, на старости лет приобрела поместье с титулом и сделалась баронессой Баух. Вот бы Соломоша удивился…
Наконец Советский Союз прекратил свое существование. И Александра вновь написала сестре, предлагая встретиться. Теперь Лидии некого было бояться – КГБ был далеко не самым страшным на просторах родины.
Но вмешался другой фактор – время.
Александре Фелициановне было семьдесят восемь. Катаясь верхом, она сломала бедро и теперь передвигалась в специальном кресле на колесах. О том, чтобы лететь в Россию, не могло быть и речи.
Лидия была моложе. Но в свои семьдесят пять она, в отличие от ухоженной и жизнерадостной сестры, выглядела старухой. К тому же Лидия Ковалева была опорой большой и безалаберной семьи. Та самая Ульяша, сестра ее покойного мужа, давно выросла и обзавелась собственным потомством. Родив очередное чадо, Ульяша скидывала его бездетной тетке и отправлялась на поиски новых приключений – то ехала осваивать целину, то БАМ строить. Из поездок традиционно привозила большой живот, а родив, тут же покидала родные края. Лидия воспитывала четверых племянников и не могла надолго уехать.
Сестры вели переписку – подробно сообщали друг другу, что у них сегодня на обед, как болит спина к непогоде, обменивались воспоминаниями далекого детства… В общем, на протяжении последней четверти века сестры Срезневские снова стали близкими людьми. Баронесса Баух посылала сестре деньги, но Лидия отнекивалась, говорила, что у нее есть все необходимое.
Столетний рубеж обе сестры пересекли в здравом уме и твердой памяти. Старшая даже не стала переписывать старое, составленное в тридцать пятом году завещание, по которому, за вычетом громадных сумм на благотворительность, все ее состояние переходило к сестре. Баронесса в то время еще не знала, жива ли Лидочка, но в ее распоряжении были все юристы мира, и она была уверена: младшую будут искать и после возможной смерти самой баронессы, ведь она почти на три года младше!
Но случилось так, что в прошлом году столетняя Лидия умерла. На баронессу смерть сестры подействовала ужасно – старуха заперлась в своей комнате, никого не хотела видеть и целыми днями сидела в своем кресле у окна, выходившего на бульвар Распай.
Баронесса Баух скончалась в возрасте ста двух лет в Париже и была похоронена на Сент-Женевьев-де Буа среди других эмигрантов.
Когда вскрыли ее завещание, приключился скандал. В день оглашения документа в контору «Томкинс и сыновья» явился молодой человек сомнительного вида и представил завещание баронессы, датированное неделей до смерти.
«Томкинсы» оскорбились страшно. Они вели дела баронессы с тридцатых годов, а тут является какой-то прощелыга и заявляет, что именно его сомнительную юридическую фирму баронесса Баух удостоила своим вниманием, чтобы выразить последнюю волю!
Томкинсы принялись рыть землю носом, но все оказалось в полном ажуре. Документ проверяли всеми возможными способами, просвечивали сканерами и инфракрасными лучами… Все было бесполезно. К тому же подлинность документа подтвердили горничная и шофер, выступавшие свидетелями при составлении завещания, а также доктор, который присутствовал, дабы подтвердить вменяемость старой дамы.
Нотариально заверенная бумага отменяла предыдущее завещание – состояние семьи Баух переходило к коту! В общем-то, Томкинсам было все равно… если бы не приписка. Баронесса поручала именно им, фирме с солидной репутацией, проследить за соблюдением ее последней воли.
Вот так и получилось, что в Россию отправился поверенный конторы «Томкинс и сыновья», а адвокат Илья Стариков был втянут в эту историю…
Рассказывать Стариков умел и любил. Звоницкий даже заслушался, увлекшись перипетиями биографии баронессы Баух.
– Послушай, – наконец спросил он, хлебнув безнадежно остывшего кофе, – но при чем тут кот?! Почему она просто не завещала свое состояние каким-нибудь сироткам? Или фонду борьбы со СПИДом?
– О-о, это отдельная история! – хмыкнул адвокат.
Когда в девяностых между сестрами Срезневскими завязалась переписка, у них было мало общего. Еще бы, одна – миллионерша, баронесса, любительница экстрима и меценат. Другая всю жизнь проработала на заводе, стирала, варила, растила многочисленных племянников и ни разу в жизни не была не то что за границей – в самом паршивом санатории.
Но у Срезневских были общие воспоминания – о детстве, проведенном в собственном доме на Морской. К примеру, у девочек был кот, которого они очень любили.
За год до смерти Лидия Фелициановна завела кота – и сестры сошлись на том, что это точная копия незабвенного Мурзилки.
Кота назвали Феликсом, и его проказы и состояние здоровья составляли предмет переписки сестер довольно долго.
Вот этому котяре и достались миллионы баронессы Баух…
