Лиза шла по улице – Валентина Даниловна заботливо придерживала ее под локоть. Они дошли до церкви. Свекровь остановилась, замерла и начала часто креститься.
– Вот, смотри, какой у нас храм! – воскликнула она, будто лично возвела эту церковь. Народу было много. Валентина Даниловна проворно и бесцеремонно растолкала людей и, продвинувшись внутрь, потащила Лизу за собой. У входа стояла женщина, еще достаточно молодая, лет пятидесяти, ну точно не старица, и вещала громким голосом. Смысл проповеди, если это выступление можно было считать проповедью, сводился к тому, что жителям города очень повезло. Гастролирующая паломница говорила, что в Писании сказано: «Когда люди начнут убивать друг друга в церквях, идите в этот город. Здесь вы обретете спасение». Сделав глубокий вдох и закатив глаза, она сообщила про неминуемый конец света, апокалипсис, и призывала жертвовать – она знает, как надо помолиться, чтобы город остался закрытым для дьявола, и чтобы души жителей, а также тех, кто придет сюда в поисках Бога, сохранил Господь. Жители активно жертвовали.
– А нам чужих здесь не надо! – закричала женщина, стоявшая в первых рядах. – Нам самим места мало, никого сюда не пустим! Разврат принесут и болезни, правильно я говорю?
– Правильно, – загудела толпа, и Валентина Даниловна активно поддакивала общему хору.
– Пусть у себя ищут спасение, а нам всякие другие не нужны! – продолжала кричать женщина.
– Жертвуйте. Ваши молитвы не останутся без ответа. Господь вас услышит, – обещала паломница.
– Какой-то кошмар, мракобесие, – тихо возмутилась Лиза, свекровь ее услышала и недовольно поджала бескровные губы, за эти годы превратившиеся в бледную нить. Это выражение лица Валентины Даниловны Лиза помнила прекрасно. Но свекровь быстро овладела собой и ласково улыбнулась:
– Вот здесь, в этой церкви, я мечтаю, чтобы Ромка венчался. Она намоленная, старая, благодать тут разлита. Пойдем, иконку тебе купим.
Валентина Даниловна бросила купюру в деревянный ящик, стоявший рядом с паломницей-проповедницей, и зашла в церковь. Лиза осталась на улице. Ей вдруг стало нехорошо – подступила тошнота, необъяснимый страх. Она шагу не могла ступить. Захотелось уйти отсюда немедленно. Пропал интерес, отстраненный интерес туриста, которому все равно, на какую гору карабкаться и какие развалины осматривать. Лиза устала – от свекрови, от гостей, от Светок, Надежд, Толиков и бессловесных Стасиков. Она хотела вернуться домой – в свою просторную квартиру, на свой дизайнерский подоконник. Она хотела в свой душ, который не требовалось нагревать никакой колонкой. И на свою кухню, где не было дребезжащего холодильника. Рома предлагал матери купить новый, тихий, мощный, но Валентина Даниловна наотрез отказалась – на ее старом холодильнике удивительным образом зацвели гортензии. И Валентина Даниловна приписала это чудо на счет дребезжания и нагревания задней стенки агрегата.
Лиза не могла заставить себя войти в церковь. Не потому, что Ольга Борисовна и Евгений Геннадьевич не крестили дочь. Лиза впервые видела такую церковь. Достаточно непривлекательное сооружение со старой, заколоченной намертво досками крест-накрест колокольней показалось Лизе страшным. Наверное, когда-то церковь была теплой, радостной, привлекательной – позолоченный купол, задорная голубая краска и чисто-белое основание. Сейчас же купол был небрежно заляпан штукатуркой, голубая краска давно стала серой и отваливалась кусками. Но не это так потрясло Лизу.
На территории церкви расположилось кладбище. Большое, тесное, хаотичное. Могильные плиты – разного размера и калибра – с обычными деревянными крестами, мраморными плитами с портретами, без портретов были установлены часто, на расстоянии буквально стопы. Ни тропинок, ни проходов – только одна дорожка, ведущая от ступенек церкви к ограде. Чтобы подойти к могиле в центре, пришлось бы наступить на соседскую. Церковь стояла на крохотном пятачке, зажатая между могилами, теснившимися уже почти у самого входа. Некоторые могилы были убраны, иные стояли совсем запущенные. Церковное кладбище обрамлял здоровенный кирпичный забор, явно новый, какие стоят на свежевыстроенных дачах. Наверняка родственники усопшего похлопотали, чтобы пристроить покойника в хорошее, святое место. А за такое и забор не жалко поставить. О подступах к могилам никто не подумал. Никогда в жизни Лиза не видела такой церкви. Да, она видела могилы на церковных территориях – одна, две: батюшки, который служил в приходе всю свою жизнь, матушки, которая нашла успокоение рядом, но чтобы целое кладбище… Лиза видела церкви, окруженные садом или парком, с удобными скамеечками и детской площадкой на территории. С празднично накрытыми длинными столами к Пасхе. Но она ни разу не видела, чтобы церковь стояла на кладбище, и кладбище здесь было главенствующим.
Неужели Валентина Даниловна хотела, чтобы ее сын венчался среди могил? И какая невеста на такое согласится? И тут Лиза увидела свадебную процессию. На центральную площадь подъехали машины, разогнав гудками толпу, все еще внимающую проповеднице. Гости вышли из машин и пошли в церковь. Невеста пеклась о платье. Жених разливал по пластиковым стаканчикам водку – «по-быстрому». Нарядные дети играли в салки вокруг могил – им было проще протиснуться на тропинке. Один мальчик даже предложил играть в «салки-ножки навесу» и немедленно завис пузом на могильной плите. На него, правда, шикнули, но салки на кладбище никого не смущали. Невеста, подметая длинным шлейфом ступеньки, вошла в храм. На шлейфе были видны следы ботинок и туфель. Следом ввалился пьяный жених.
Лиза решила, что пора домой. С нее достаточно. Она вышла за ворота и пошла по улице. Спину начало тянуть. Буквально через пару минут ее догнала свекровь:
– Ты что? Я тебя потеряла! Ты видела свадьбу? Правда, хорошо? Я тебе иконку купила, носи всегда с собой, лучше в лифчик положи. Из пакета не вынимай, а шнурок прямо к пакету привяжи. Шнурком лямку лифчика обмотай – тогда точно не потеряешь. Я в лифчике иконы ношу – всегда под сердцем. Почему ты ушла? Устала? Ох, а как я, беременная, бегала! Ромка тяжелый был, у меня отеки, а я топаю, топаю, и никто места в автобусе не уступит. Беременная ж, не больная. А ты ходи. Ходи больше. Как дите родится, тогда бегать придется. Тренируйся. Вот, держи иконку-то, прямо сейчас в лифчик положи, мне так спокойнее будет.
– Валентина Даниловна, я некрещеная, – призналась Лиза.
– Как это? Да разве так бывает? А что же делать-то? Как же ты рожать пойдешь? Почему некрещеная? Дети не бывают некрещеные. Я про такое не слышала. Может, ты забыла? Или перепутала?
– Нет, я точно знаю. Мои родители в Бога не верили. Папу отпевали, но это же скорее ритуал, да? Институт оплатил отпевание. Маме, наверное, было неловко отказаться. Или папа был крещеным, а она не знала. Но меня точно не крестили.
– А Ромка знает? – Валентина Даниловна спросила об этом так, будто Лиза сообщила ей, что ребенок, которого она носит, не от Ромы.
– Он меня не спрашивал. Ему все равно.
– Как это все равно? Не может быть все равно! А дите? Ты ж дите будешь крестить? А что значит атеисты – евреи в роду или мусульмане? Нет, дите надо покрестить. Как же без ангела-хранителя? А если заболеет? Его святой водичкой умоешь, и все хвори пройдут.
