За столом сидели Одо Проппёр и еще двое мужчин. Один – явно немец, худощавый, с узким и строгим лицом, одетый в светлый костюм. Второй – полноватый и кудрявый весельчак в яркой рубашке, с широкой золотой цепью на загорелой и массивной шее.
При виде Любы все оживились. Особенно перец в яркой рубашке. Он протянул руку и представился:
– Стас.
«Сухой» – как тут же нарекла про себя Люба немца в светлом костюме – представился Валерием Ивановичем.
«Не немец!» – удивилась она. – А как похож!»
Как поняла Люба, Сухой относится к Вове и русской стороне, а кучерявый Стас – человек Одо.
Чересчур заботливые официанты (ну, просто мамы и папы!) положили перед каждым гостем меню – огромные и тяжеленные, тисненые кожаные папки.
Предложили аперитивы. Вова оживился и заказал виски. Люба метнула на него грозный взгляд: «Хорошенькое начало! А что будет дальше?»
Одо произнес незнакомое Любе слово: «дюбонетт».
Валерий Иванович показал рукой «нет».
«Зашитый», – подумала Люба.
Стас попросил «коньячку»: пять звезд, «Хеннесси Паради», все как положено.
Люба заметила, как у мужа Вовы брови поползли вверх.
Принесли закуски и аперитивы. От горячего Люба отказалась – заказала только салат.
А мужчины принялись наперебой уточнять у официанта степень прожарки стейка: «медиум-рэр, медиум-велл, велл-дан…»
Одо Проппёр был тих и, казалось, печален. Он кидал взгляды на Любу, а она старалась на него не смотреть – больно надо!
Бледно-голубые глаза Одо влажно блестели из-под стекол очков и были задумчивы и очень печальны.
Чувствовалось, что Валерий Иванович тут явно главный. Все, кроме печального Проппёра, старались ему угодить. Особенно Стас. Разговор потек мужской, серьезный: охота, рыбалка и бизнес.
Под седло барашка Валерий Иванович произнес важным голосом тост: «За наше правое дело!»
Стас зааплодировал.
Любе было скучно. Ужасно скучно! Ей было совершенно наплевать на восхищенные взгляды мужчин за столом. Наплевать на то, что муж Вова ею гордился. И наплевать на Одо Проппёра – печального, грустного и явно влюбленного. Кокеткой она не была, мужчины ее не интересовали, и рестораны – любые – казались ей бессмысленным проведением времени. Лучше бы дома, ей-богу! У телевизора или компа.
Но она понимала, в чем причина ее вечного беспокойства, тревожности и отвратительного настроения. В муже Вове. В его постоянном желании крепко выпить. В невозможности его остановить, объяснить его меру. Ну, и все, что из этого следует: испорченный вечер, испорченное настроение и долгая, сложная транспортировка мужа до дому.
А там – «продолжение банкета»: Вовины приступы неоправданного веселья, попытки продолжить кутеж, нежелание принять душ, лечь спать и угомониться.
Поэтому каждый подобный «выход в свет» был для Любы испытанием. Таил опасность. На друзей, партнеров и просто знакомых она смотрела с настороженностью: кто составит Вове компанию? Все для нее были недруги, все враги…
Валерий Иванович, насытившись барашком под клюквенным соусом, поднял традиционный тост за прекрасных дам.
– За Лубовь! – подхватил Одо Проппёр и бросил на Любу торжествующий взгляд.
– Луба-луба! Ты – шуба-дуба! – заржал довольный Вова.
Все переглянулись.
Взгляд, который бросила на Вову жена, говорил о многом.
Люба покачала головой, вздохнула и сделала глоток вина. Посыпались комплименты от Сухого и Кучерявого. Оба были велеречивы и потому смотрели друг на друга с неудовольствием.
Люба хмуро молчала. Заиграла приятная, негромкая музыка. Одо Проппёр, галантно поклонившись, пригласил ее на медленный танец. Вова толкнул жену ногой под столом, и та обреченно вздохнула и встала со стула.
Танцевал Одо хорошо: вел в танце уверенно, музыку чувствовал и на ноги не наступал.
От немца приятно пахло «негромким» одеколоном, хорошим коньяком и сигарой. И еще… каким-то спокойствием и уверенностью. Деньгами пахло, вот чем!
Одо рассказывал, что давно разведен – уже десять лет. Но чувствует себя одиноким. Потерянным в этом «холодном» мире. Хочет семью и детей. Да-да, детей! Младенцы – это огромная радость! А его сыновья давно выросли и внуков пока не подарили, увы.
Люба кивала и с тревогой поглядывала на мужа. «Вова, остановись!» Но красноречивых взглядов жены супруг не замечал. Был увлечен разговором и все подливал себе коньячок.
Ослабленный узел галстука, небрежная и вальяжная поза, громкий голос мужа красноречиво говорили ей о понятной кондиции.
Люба нервничала, страдала. Ей хотелось поскорее уйти – от герра Проппёра, от Вовиных возлияний, вообще из ресторана.
Музыка закончилась, и Люба облегченно вздохнула. А герр Проппёр объятия не ослаблял.
Она вскинула на него резкий взгляд:
– Ну! В чем еще дело? – невежливо и нервно спросила Люба.
Одо взял ее за руку:
– Льуба! Льубофь!
Люба вопросительно посмотрела настырному ухажеру в глаза.
– Льуба! – Герр Проппёр замолчал и посмотрел на партнершу с восхищением и некоторым испугом.
– Я… предлагаю вам… руку и сердце! – сказал Одо, прижав ее руку к своей груди.
Потом он бросил взгляд на их столик, где наливался коньяком его бизнес-партнер и Любин муж Вова, и тихо спросил:
– Зачем это вам, Льуба?
Люба ошарашенно молчала. Потом резко выдернула руку и, покачав головой, медленно сказала:
– Совсем, что ли? Вы что, господин, обалдели? Какая рука и какое сердце?! У меня муж, между прочим! Мой Вова! И ваш, кстати, партнер! Как вам не стыдно? – продолжала она возмущаться. – Такое и мне – женщине приличной и замужней?
Люба осуждающе покачала головой, громко вздохнула, махнула рукой и быстро пошла к их столу.
– Руку и сердце… Совсем одурел! – бормотала она. Потом возмущенно тряхнула волосами. – Придурок какой!..
Тем временем муж Вова начал ронять голову. Люба отодвинула тарелку с остатками горячего и затрясла его за плечо:
– Вова! Вставай! Все! Достаточно!
Валерий Иванович посмотрел на нее с жалостью. Кудрявый Стас, громко хмыкнув, покачал головой.
Люба подхватила мужа под мышки и крикнула Стасу:
– Ну и что мы смотрим? Давай помоги!
Тот с готовностью вскочил, быстро кивнул и, подхватив Вову, участливо осведомился:
– Куда? Это… тело?
– Сам ты тело! – буркнула Люба. – На выход давай!
В машину Вову затаскивали тоже вдвоем. А он брыкался, махал руками, словно отгонял комаров. Громко посылал Стаса подальше и расплывался в сладкой улыбке, в секунды просветления опознав родную жену.
