– Ага, прямо! Только… сегодня вряд ли получится! А вот в понедельник!..
– В понедельник в загсе выходной, – сурово ответила Надя и быстро, не обернувшись, направилась в дом.
А он так и остался стоять на месте… И глупее ситуации в его жизни еще не было.
На ночлег он приткнулся на террасе первого этажа на каком-то старом кожаном диванчике с очень жесткими кожаными валиками. Диванчик был явно мал, и Алексей, свернувшись неудобным клубком, чувствовал, как затекают ноги и шея.
Вырубился почти сразу, но и проснулся вскоре – за окном уже белел молочный густой рассвет, и в раскрытое окно вливались бодрящие садовые запахи.
Алексей поежился от холода, свесил ноги, растер затекшую шею и глянул на старые ходики. На часах было половина третьего.
Пить хотелось невыносимо. На полу на ковре спала какая-то парочка. Лежали, тесно переплетясь телами, и Алексей даже не мог разглядеть, кто это был так ласков друг к другу.
Осторожно, чтобы не разбудить соседей, он стал пробираться в глубь дома. Цель была одна: найти кухню и, как следствие, – воду.
Кухня обнаружилась не скоро. Алексей прошел сквозь анфиладу маленьких комнатушек, затем попал в большой зал с камином, а уж за ним оказалась кухня.
В холодильнике – вот спасение! – обнаружилась трехлитровая банка с чем-то желтоватым и пузырчатым. Алексей сделал осторожный глоток – жидкость оказалась с кислинкой, явно перебродившая, но вполне удобоваримая.
– Гриб! – вспомнил Алексей. – Эта фигня называется «гриб»!
Такой напиток делала бабка Анна Васильевна, и в ее бытность банка с грибом, накрытая марлей, всегда стояла на подоконнике.
В детстве Алексей побаивался этого гриба – лохматого, страшного, похожего на дохлую медузу. А сейчас это было самое то!
Напившись, он пару минут постоял у окна и вдруг рванул на улицу – очень быстро, почти бегом.
По улице дачного поселка Алексей шел быстрым шагом примерно с полчаса, пока не нашел то, что искал: перед ним расстилался небольшой луг, за которым начинался светлый березовый лес.
Луговая трава была высокой и влажной. Ботинки, джинсы моментально промокли – почти до колен. Но Алексей не обращал на это внимания – он рвал цветы.
Цветы были невзрачные, самые расхожие, рядовые – ярко-желтые лютики, прозванные в народе «куриная слепота», полевые ромашки с небольшими головками и густой «укропной» зеленью и редкие, совсем редкие васильки. Но на краю поля он увидел иван-чай – высокий, розово-сиреневый, на сильных стеблях. Нарвал и его.
Наконец Алексей остановился и оглядел свой букет: он был огромным, пышным, разлапистым, разноцветным и, как ему показалось, ужасно милым.
Алексей улыбнулся, стряхнул с цветов росу и бодро зашагал обратно.
Дом, как ни странно, нашел он тут же, хотя старые дачи были похожи как близнецы – все из крепких посеревших бревен, с шиферными крышами и крепкими, добротными заборами.
Алексей вошел на участок, прикрыл калитку и стал обходить дом со стороны улицы. Привстав на цыпочки, он заглянул в открытые окна. Наконец нужное окно отыскалось – он увидел Надю, спящую на железной кровати. Лицо ее было спокойно и безмятежно. Волосы разметались по подушке из темного, цветастого, совсем деревенского ситца.
Алексей улыбнулся и положил свой букет на подоконник. Соцветья свешивались в комнату, а длинные, неровные стебли торчали наружу.
Потом, продолжая совершенно по-дурацки улыбаться, он вернулся на терраску, нашел какую-то тряпку – то ли старую скатерть, то ли покрывало – и, закутавшись в него, блаженно закрыл глаза и тут же уснул.
Проснулся от шума: где-то гремели посудой, слышалась вялая перебранка, и осторожно пробирался запах какой-то подгорелой еды – то ли яичницы, то ли жареного мяса.
Алексей открыл глаза и увидел, что его соседей уже нет рядом, дверь на террасу и окна прикрыты. Но все равно было зябко, и он медленно встал с диванчика, потянулся и вышел на крыльцо. На часах было девять утра.
В кресле-качалке – соломенном, темном и очень скрипучем – спала девушка, почти с головой укрывшись старым габардиновым плащом.
Алексей вернулся в дом, прошел по коридору и наконец нашел дверь комнатки, где спала Надя.
Он осторожно постучался – в комнате было тихо. Алексей замер, приложив ухо к двери.
– Входи, – услышал он голос Нади.
Он вошел и увидел, что она сидит на кровати и у нее на коленях поверх старенького, ветхого одеяла лежит его пышный букет.
– Спасибо… – тихо сказала она и подняла на него глаза. – Большое спасибо!
Алексей в ответ кивнул и громко сглотнул слюну:
– Осторожно, он мокрый!
– А пахнет как!.. Полем после дождя…
Алексей снова кивнул.
– Ну-у… – медленно протянула Надя. – Ты иди! Я буду подниматься.
Алексей молча покачал головой и плотнее прикрыл за собой дверь.
– Спасибо! – хрипло сказала Надя.
Ехать в Москву они собрались только к обеду, когда в доме остались только хозяин и пара ненасытных гостей, укрывшихся в комнате второго этажа. Те, кажется, решили остаться здесь навечно.
Перед отъездом они помогали прибрать дом – собирали пустые бутылки из-под вина и водки, остатки еды, немытые чашки после чая и кофе. Подмели полы. Горячо поблагодарили хозяина – особенно красноречив был он, Алексей.
Надя была молчалива и как-то странно разглядывала его, словно видела в первый раз.
Надя и Алексей молча, держась за руки, шли до станции. Там купили мороженого и долго ждали электричку – в расписании был перерыв.
На перроне, на скамейке, она положила голову Алексею на плечо и… уснула.
Ему тоже невыносимо хотелось спать: голова сама клонилась вниз, глаза закрывались… Но он спать не мог – иначе проснулась бы Надя. А он стерег, оберегал ее сон.
В Москве, выйдя на перрон, они остановились.
– Куда? – спросила Надя. – Ты домой?
Алексей отрицательно мотнул головой:
– Я с тобой! Куда скажешь!
Потом, когда они жили уже вместе, Надя часто вспоминала ему это самое «куда скажешь».
И это было главной темой попреков: «Ну, разумеется! Куда скажу я! Ты же сам не способен принять решение! Куда скажу я», – часто повторяла Надя, и лицо ее серело и каменело от злости.
А тогда она легко повела плечом, усмехнулась и пошла вперед:
– Куда скажешь?.. Ну, ладно! Раз в гости не приглашаешь – тогда поехали! Ко мне, в общежитие!
В институтской общаге Алексей, конечно, бывал и раньше – у приятелей, недолго и без ночевки. Помнил, как ужаснула его общежитейская кухня – огромная, грязная, неуютная, с несколькими громадными, залитыми пригоревшей едой плитами. На плитах стояли кастрюли – с бельем, каким-то неаппетитно пахнущим супом. Все булькало, кипело, шипело и выплескивалось наружу. Без конца заходили какие-то люди, ставили чайник или сковородку, что-то мыли в раковине, чистили картошку, жарили рыбу… И эти запахи плотными клубами вываливались в узкие и длинные коридоры, растекались по общаге, заползая даже в самые дальние комнаты.
