* * *
Матушка Зинаида хватилась младшего сына, когда пришло время всей семье садиться обедать. Тарелка с супом и отрезанный кусок хлеба, предназначенный Илье, стояли напротив его любимого стула. Илья никогда не опаздывал, знал, что мать с отцом будут недовольны и без него никто не начнет есть. Попадья посмотрела на старших. Сергей и Дмитрий пожали плечами, переглянулись.
– Где Илья? – прозвучал строгий голос отца Павла.
– Утром на рыбалку ушел.
– Один? – спросил священник.
– Сказал, что с приятелем, у моста будет ловить.
Напряженное ожидание длилось четверть часа. Наконец Зинаида не выдержала:
– Сергей, сбегай за ним к реке.
– Я на велике, – сказал Сергей, – так быстрее будет.
– Наверное, время не у кого спросить, – предположил Дмитрий.
– Солнце же он видит, где стоит, – сказал священник. – Да и люди по мосту ходят, спросить есть у кого, – добавил, сердясь, отец Павел.
Сердце у матушки Зинаиды учащенно билось, готовое выскочить из груди. Когда во двор въехал Сергей, она выбежала на крыльцо.
– Ну, что?
– Нет его там. Дачник, который дом мельника купил, сказал, что сидит с рассвета, но никого не видел.
– Может, он пошел к омуту? – сердце в груди попадьи вдруг остановилось. Она побледнела, черпак выпал у нее из рук.
– Сергей, Дмитрий, сходите к омуту, – попросил отец старших сыновей. Волнение матери передалось всем.
Младшего сына искали всей деревней до темноты. А поздним вечером к дому священника пришел Грушин. Водитель был немного выпившим, в дом заходить отказался, топтался на крыльце, мял в руках кепку.
– Тут такое дело, отец Павел, не знаю, как и сказать…
– Говори как есть.
Грушин отвел взгляд:
– Я вашего младшего сегодня вроде бы как видел…
– Где? – вырвалось у священника.
– Утром это было, я за молоком ехал. Проехал лощину, а потом солнце померкло, – водитель замолчал, боясь сказать что-то не то. Он вертел в руках незажженную папиросу, боясь закурить при священнике.
Отец Павел тронул Грушина за плечо, заглянул ему в глаза:
– Что ты видел?
– Ваш младший шел по дороге прямо мне навстречу. Я затормозил, посигналил, а потом из машины вышел, смотрю, нет никого. Померещилось, наваждение, – добавил Григорий.
Матушка Зинаида боязливо смотрела на Грушина. Ей казалось, водитель чего-то не договаривает.
– Не знаю, – уже злясь на самого себя, произнес Григорий, – может, померещилось, может, нет, но так было. Шел он с удочкой и ведром.
– А какое ведро? – мягко спросила мать Зинаида.
– Белое, пластмассовое, – уверенно ответил водитель грузовика. – И удочка ореховая, и одет он был в куртку. Босиком шел…
Священник и матушка переглянулись. Все сходилось: и ведро, и удочка, которую не нашли братья, и куртка.
– У лощины, – с надеждой произнес священник.
– Он от деревни шел мне навстречу.
– Чего ему там ходить? – задал вопрос Дмитрий. – Там воды нет.
– А я почем знаю? – пожал плечами водитель. – Вы не волнуйтесь, отец Павел, заблудился, наверное. Найдется мальчишка, – в голосе Григория не чувствовалось уверенности.
– Гриша, скажи, а ты не пьяный был? – матушка держала руку Грушина в ладонях. И если бы прозвучало, что «да, был», матушке Зинаиде стало бы легче. Но Григорий отрицательно качнул головой:
– Что вы, я же за рулем! Молоко забрать и в район.
Почувствовав, что больше ничем не поможет, Григорий приложил руку к груди и склонил голову:
– Вы уж извините меня, если что не так сказал. Подумал, вы волнуетесь, прийти надо, поделиться. – Уже возле калитки Грушин обернулся и крикнул:
– А может, он из дому убежал? Может, обидели вы его чем, он осерчал и ушел?
Никто ему не ответил. Священник и матушка стояли на крыльце, опустив отяжелевшие руки.
Братья сидели на скамейке, прислонившись к перилам, боясь что-нибудь сказать.
Григорий, тяжело ступая, побрел по темной деревенской улице. Зажженная спичка осветила его лицо, на мгновение вырвав из темноты. Вспыхнула папироска. Григорий, запрокинув голову, посмотрел в ночное небо и услышал странный звук, словно где-то далеко в пустую бочку загоняли гвозди, часто-часто стуча молотком.
* * *
Два дня поисков пропавшего Ильи результатов не дали. Милиция старалась, все-таки пропал сын священника. Объехали окрестные деревни, никто Ильи не видел. Участковый дважды приходил к Грушину, уточнял. Чувствовалось, что милиционер особо водителю не верит. Но это была единственная зацепка.
– Вот вам крест, – говорил Грушин. – Может, и померещилось. Но я же трезвый был! Ты же знаешь, – говорил он участковому, – у меня закон такой: если выпил, ключи проглочу и к машине не подойду.
– А два года назад? – напомнил милиционер, вытирая вспотевший лоб рукавом.
Григорий замолчал, потупил глаза.
– Так то два года, что было, то прошло.
Другим я стал.
– Ладно, не об этом сейчас речь. И попа жаль, и малого жалко. А еще больше – попадью. Лучше бы ты им не говорил.
– Чего не говорить, если так оно и было?
Участковый с тяжелым сердцем сел на мотоцикл и на всякий случай еще раз проверил место, о котором говорил Григорий.
"Померещилось, точно. Бывает такое, – подумал участковый, когда топтался по овсяному полю. – У меня тоже такое три года назад было. Сижу дома, вижу: жена в дверь входит. «Ты чего?» – говорю. А она молчит, в спальню прошла. Жду, не выходит, заглядываю – никого нет. Тут же звоню в магазин, она трубку снимает. Поговорили, сказала: «Пить меньше надо».
Вот и с Гришкой, наверное, такая же история приключилась. Мужик он ничего, но вечером каждый день выпивает без меры, а наутро за баранку садится".
Матушка Зинаида не спала уже третьи сутки. Глаза стали красными от слез, она постарела лет на десять.
Медсестра сидела рядом с ней на скамейке и уговаривала:
– Давай, Зина, я тебе укол сделаю, может, поспишь.
Попадья вытирала платком слезы:
– Нет, спасибо, не надо. Бог успокоит.
Медсестра тяжело вздохнула и поднялась:
– Извини, мне идти надо.
– Иди, конечно, – прошептала матушка Зинаида, не поднимая головы.
Она даже не заметила, как ушла медсестра.
