– Ранним утром, наверно, повесился. Большинство самоубийств на рассвете происходит.
Думает человек ночь, а наутро…
Полуянов отстегнул с брючного ремня «мобильник».
– Первый раз в жизни приходится милицию вызывать, до этого Бог миловал, – признался он.
Под очередным порывом ветра повешенный «ожил», неторопливо повернулся. Антон даже глаза закрыл, не желая встречаться взглядом с мертвецом. И тут же услышал нервный смех.
Первой мыслью было, что пожарник спятил.
– Вот же, черт.
Антон открыл глаза: на балке раскачивалась бесхитростно изготовленная из грязного строительного комбинезона кукла. То, что казалось ему до этого всклокоченными, спутанными волосами, оказалось паклей, засунутой в каску. Лица у «повешенного» не было.
– Вы специально меня сюда привели? – продолжал смеяться пожарник.
– И как мы сразу не рассмотрели? Дети балуются. Я сам в детстве любил такие штуки вытворять. У нас в деревне дом мельника заброшенный стоял. Полное запустение. Кирпичные стены, балки, стропила. Мы с друзьями залезли через крышу и соломенное чучело сделали, тряпки какие-то нашли. А потом, вечером уже, когда темнело, девчонок туда привели. На мельницу они и днем ходить боялись. Визгу было. Одна как побежала, так догнать не смогли. Прилетела в деревню и кричит:
«Повешенный, повешенный!» Мне отец потом так ввалил, что я сидеть не мог.
Пожарник помог Полуянову раскрутить кабель, на котором висела кукла.
– Да, наверное, точно, дети. Вы откуда родом? Мне казалось, вы москвич.
– Из-под Твери.
– Я тоже в Москву только после училища попал, – Руслан Котов расстегнул ватовку и, пачкаясь, принялся вытаскивать туго набитую паклю, – но в детстве мы таких шуток не делали. Хорошо хоть мы не успели в милицию позвонить.
Полуянов ногой сбросил в лестничный пролет остатки повешенной куклы. И в этот момент в его руке разразился громкой трелью телефон.
– Я пошел, – пожарник торопливо подал бизнесмену руку, – дорогу сам найду, не заблужусь. Вы бы забор у стройки поправили.
Антон резко поднес трубку к уху.
– Привет, – услышал он. Казалось, что женщина дышит ему прямо в ухо, чувственно и горячо, вот-вот коснется мочки влажным языком.
– Привет, – выдохнул Полуянов.
– Ты один? Говорить можешь?
– Я хочу, чтобы мы с тобой сейчас были одни.
– Мы и так одни. Что это так шипит в трубке?
– Это ветер. Ветер свистит.
Полуянов смотрел на город, расстилавшийся перед ним, пытался отыскать взглядом дом, откуда ему звонили, и не мог, тот таял, растворялся в мареве. Ладонь прикрывала трубку, но ему казалось, что он прикрывает от ветра ту, которая ему звонила.
– Ты почему молчишь?
– Я слушаю. Слушаю твое дыхание.
– У тебя странный голое. Что-то случилось?
– Испугался. Ерунда. Дурацкий розыгрыш.
Мне показалось, что на стройке я наткнулся на покойника.
– Глупо. Если мы увидимся, то ты мне расскажешь. До вечера еще много времени. Вы же с Сергеем договорились встретиться сегодня вечером?
– Да. Как всегда.
– Ты не отменишь встречу, даже если я попрошу?
– Но ты не попросишь.
– Как знать? Подъезжай, я увижу тебя в окно.
Этого звонка Полуянов давно ждал и боялся.
Иногда человек не в силах перебороть себя. Антон понимал, что встречаться ему с Мариной нельзя ни сейчас, ни раньше, и тем не менее ни разу не отказался от встречи. Десятки раз он давал себе зарок, что больше никогда не обнимет, не поцелует эту женщину, не ляжет с ней в постель. Но вспоминал об этом лишь тогда, когда нарушал запрет. Он даже не мог с точностью сказать, любит Марину или нет. Его к ней влекло, это точно. А потом, когда они оказывались наедине, все происходило словно помимо их воли. Или ему хотелось так думать?
Их связь тянулась уже полгода…
* * *
«Волга» остановилась на середине внутридворового проезда. Свободного места для парковки не нашлось. Полуянов из машины не выходил, даже не глушил двигатель. Он смотрел в узкий разрыв между двумя домами на переливавшееся радугой окно, боясь пропустить тот короткий момент, когда в нем мелькнет женский силуэт. Качнулась занавеска, на мгновение он увидел пятно лица и прижатую к стеклу ладонь. Теперь самым сложным было не торопиться и не опоздать.
Антон выехал со двора на улицу и обогнул квартал. Мужчина сжал руль. Чуть заметно покачивая бедрами, по тротуару шла Марина, она шагала размашисто, совсем не так, как ходят модели по подиуму и женщины, подражающие им. Тесные джинсы плотно облегали бедра.
Кроссовки мягко касались асфальта. Она не оборачивалась, не суетилась. Шла, словно собралась шагать долго, до самого вечера, идти вслед за солнцем. Длинная шея угадывалась даже под распущенными пышными волосами.
Антон мягко притормозил и распахнул дверцу, Марина скользнула в машину.
– Вот и я, – ее глаза смеялись, а губы оставались напряженными, тонкими.
– У нас времени до пяти вечера, – Полуянов скользнул рукой на колено женщины.
Марина взяла его руку и переложила на рычаг передач:
– Единственное, чего я сейчас боюсь, что мы с тобой вместе попадем в аварию. Разобьемся насмерть. И мой муж и твоя жена откажутся нас хоронить.
– И что тогда с нами будет?
– В конце концов похоронят. Куда они денутся. Но я не хочу умирать так скоро. Мне и здесь хорошо.
– Со мной?
– С тобой в том числе.
Антон уже свыкся с тем, что Марина часто и не к месту поминает смерть. Словно ей доставляет удовольствие представлять в деталях собственные похороны. Видеть гостей с цветами, читать надписи на венках. Так иногда делают дети, чтобы разжалобить самих себя. Доводят себя до слез, до истерики. Марина же, рассказывая о смерти, всегда загадочно улыбалась. Будто ей уже довелось побывать по ту сторону жизни и вернуться оттуда живой и невредимой.
Полуянов остановил машину неподалеку все от того же недостроенного «Паркинга».
– Закроешь машину, – он не удержался и коснулся распущенных волос женщины, рыжих, как медная лакированная проволока в обмотках трансформатора.
– Иди. – Марина смотрела в лобовое стекло на пешеходов, словно отключилась от реальности.
У самого тротуара в разрыве бетонного забора стоял выкрашенный синей краской строительный вагончик. Руки у Антона слегка дрожали, когда он снимал навесной замок. Торопясь, закрыл за собой дверь. Воздух в вагончике был спертым, уже неделю в него никто не заходил.
