– Че-то вы батюшка резко берете… Не слышал…
– Почитали бы, есть там строки, дословно не помню, но суть в следующем – говорит он в защиту святого Иоанна Кронштадтского, и именно о том, что зависть людей, осуждающих его, основой своей имеет богатство протоиерея. Конечно, и тройка лошадей с каретой, одна из лучших, и одеяния, и еще что-то вызывали и зависть, и злобу у его противников, даже среди и воцерковленных, и среди сан носящих. Но вот слова сказанные в защиту издревле одинаково звучали, мол, обладающему Духом Святым богатство вредить не может! Такому человеку одинаково живется с достатком и без. Вспомним Иова многострадального, все отнято было: и дети, и богатство, и здоровье, и положение, и семья, а не пошел против Создателя, оставшись Ему преданным и возымел все вновь и многократно…, дааа… Синод тогда, кстати, вместо того, что бы защищать будущего святого, проверку за проверкой учреждал, ну… на то воля Божия… – тем больше и крепче правда просияла, теперь не опровержима святость его… дааа.
– Как же Дух Святой и в грешнике пребывать может?
– Так иии… безгрешен лишь Господь!
– Сложно пока это все, вы уж простите, если что-то ни так сказал и скажу! В общем кроме вас и довериться больше не кому… да только, как это будет выглядеть я не представляю…
– А я еще и не сказал, что в состоянии взять на себя тяжесть быть вашим духовником.
– Дааа, не поймешь вас, ну может быть правда и не нужно…
– А вы не кипятитесь, прежде чем принять какое либо решение, нужно попробовать заглянуть в вашу душу, а то может оказаться так, что слаб я для этого – в этом дело, а не в вас…, хотя врать не буду – мой духовник, старец…, благословил, но он и условие поставил – только через исповедь… Понимаю, понимаю – разные подозренияяя…, дааа…, но здесь либо верить, либо нет. Иии… еще кое что, вам придется выполнять каждое послушание, даже если оно покажется вам странным и нелепым…
– Не понимаю я, как это будет и, тем более, как это возможно?… Исповедь…
– Сделаем так…, все мы грешны пред Господом, все мы слабы перед князем мира сего… но, что нам может помешать, прямо здесь, перед этими святыми образами начать, Вам, как духовное чадо и мне, как Вашему духовному отцу… Я буду задавать вопросы, а вы односложно отвечайте. Только очень, очень думайте. Пока я буду читать молитвы…, вторите им про себя, вдумываясь в каждое слово…, я медленно читать стану… – Отец Иоанн встал, подошел к небольшому иконостасу в углу маленькой трапезной, освежил лампадку и прочтя «Царю Небесный Утешителю…», с Божией помощью начал…
…Алексей стоял рядом, свет поначалу поступал через маленькое окошечко, но после горящая лампадка и запах тлеющего ладана создали впечатление, будто весь свет дают лики обращенные своими взорами, как начало казаться «Солдату», прямо на него…
…В душе возникло небольшое беспокойство, но оно ушло вместе с произносимыми вслед за священником молитвами, а после и мысли покинули его, воспоминания напротив хлынули потоком, но все больше с осознанием чего-то не вязавшимся с этим местом, со стоящим рядом, чуть впереди, человеком.
В памяти всплывали все обиды нанесенные комунибудь, лица людей, которых он отправил в мир иной, оставив их без покаяния. Ложь, которой он окружил себя, закружила метелью, будя своим завыванием совесть. Постепенно в середине груди становилось тепло, а после и вовсе жар обжигал и плавил что-то вокруг сердца – оно горело, сжимаясь со стоном и плачем. Голову забивало пульсирующими словами, отражающимися от каменных стен, и еле доходящими до сознания, а после и вовсе проносящимися мимо. Сейчас только моменты из жизни, без понимания и определения их сути, по отношению к догматам церкви, проходили бесчисленными рядами, вторя произносимому на распев отцом Иоанном.
Помещение наполнилось невообразимым запахом смешанных трав и пахучих смол, витающим между дымком от кадила, от куда-то появившемся в руке у протоиерея.
Изредка глаза их встречались и можно было с уверенностью отметить, что с этих пор внутренний мир этих людей менялся, правда в разной степени. Предстоящее уже выглядело только моментом, который в виде первого испытания должен преодолеть один, и помочь ему это сделать должен был другой. Что дальше? А дальше…
…Батюшка положил на высокий маленький столик небольшое Евангелие и резное Распятие, сам встав сбоку, и жестом показал, куда лучше встать Алексею. «Сотый» не сопротивляясь порыву, опустился перед святыней и Символом веры на колени и прислушался. Тихий голос отца Иоана влился в мозг и словно раскрыл створки сердца, до того запечатанные:
– Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Ааамииинь… Исповедуется раб божий Алексий, Господу Богу и Спасу нашему Иисусу Христу, и мне недостойному слуге Твоему Господи, протоиерею Иоанну, о всех согрешениях его и злых делах содеянных, за всю жизнь до сего дня… – Посмотрев, на опустившего перед Распятием голову, Алексея, батюшка с содроганием в голосе, продолжил:
– Согрешил ли неимением любви к Богу и страха Божия, и неверием?… – Алексей поднял лицо с удивленными глазами, ожидая явно не это (хотя многие ли имеют представление об исповеди), но дошедший до сознание вопрос и вся тяжесть, которую можно было себе представить, исходя из познанного им только что, в глубине которого, отметилось мыслью – значит не убийство, есть страшнейший из возможных грехов, коль не оно первым прозвучало…, но вряд ли это было то, над чем стоило сейчас задумываться. Опустив голову исповедуемый произнес:
– Согрешил, отче.
– Громче, сын мой!
– Согрешил, отче!!!
– Согрешил ли гордостью и несмиренностью духа?… – Алексей снова удивился, ведь он никогда не задумывался над подобными вещами, кажущимися сейчас такими само – собой разумеющимися:
– Согрешил, отче!
– Согрешил ли неисполнением заповедей Божиих?
– Согрешил, отче!.. – Далее произносилось многое и многое, которое невоцерковленный человек никогда не относил на свой счет: богохульство, суеверия, не соблюдение постов, поминание имени Господа всуе, и вполне логичные, и даже простые в понимании ребенком, где были и маловерие, и тщеславие, и печаль, и уныние, и нецензурная ругань, и осуждение, блуд, чревоугодие, прелюбодеяние, лесть, человекоугодие, не уважение к родителям, не воспитание детей в православной вере, убиение своих деток, путем данного согласия на аборт, и еще многое, что запомнить сразу и не представлялось возможным.
Ожидаемое «убийство», стояло в этом ряду где-то по середине и когда он услышал это слово, то позволил себе взглянуть в глаза отцу Иоанну, тем самым давая понять о чем душа его переживает, как о своей вине более всего, но произнесенное:
– Согрешил многократно, отче!.. – Кажется не произвело на священника никакого впечатления. Но разве в этом дело? И исповедь продолжалась, пока не закончилась возложением епитрахили на голову стоящего на коленях, осенением четырьмя ощутимыми ударами трех пальцев, в виде крестного знамения, и полагающимися словами разрешительной молитвы, запомнилось из которой Алексею только одно «…прощаются…»!
